За десять лет я уже вполне обжился в варварской Московии. Износив свое европейское платье, я легко перешел на громоздкие русские кафтаны и шубы с бесконечно длинными рукавами. Я даже бороду перестал брить, чтобы менее отличаться от аборигенов. К десятому году здешней жизни я уже и говорил по-русски почти без акцента, это было несложно, поскольку и в итальянском, и в русском бытует близкое твердое произношение.
При этом, однако, всякий прохожий безошибочно узнавал во мне фряжского гостя, даже если я и не произносил еще ни единого слова.
Мистика какая-то!
После коронации на царство произошло венчание с прекрасной и кроткой Анастасией Романовной Захарьиной. Когда удавалось взглянуть на это удивительное лицо, мне всегда казалось, что каким-то непостижимым образом именно с неё писал наш великий Рафаэль Санти свою Сикстинскую мадонну с младенцем.
В жизни сразу многое изменилось. Старый Елисей Бомелиус не мог смириться с моей ролью придворного лекаря при первой особе. Пользуясь своей близостью с боярским окружением, допущенным пред светлым ликом царя-батюшки, Бомелий плавно оттеснил меня от Ивана и Анастасии. Мне оставался для заботы его глухонемой брат Юрий Васильевич, да щурья царя, братья и сестры Анастасии Романовны и многочисленные родственники Захарьиных. К самой Анастасии меня не допускали.
Так бы, может быть, все и продолжалось, если бы не страшные московские пожары и бунты весны и лета 1547 года. Многие знатные люди пострадали во время этого несчастья. Митрополит Макарий едва выбрался из горящего Успенского собора. Брат царицы молодой Никита Романович сильно обжегся, участвуя в тушении Казенной палаты. И я лечил его, перевязывал, прикладывал к ране трилистник.
Митрополита Макария пользовал сам Бомелий вместе с русским лекарем монахом Николаем. Меня не допускали и близко. Но самым обсуждаемым в околокремлевских сферах событием было чудесное спасение царственной четы священником Сильвестром, которому удалось единым только жестом укротить ярость свирепой толпы бунтовщиков.
Уж и не знаю, что тому причиной, но Иоанна словно подменили. То ли коронация, то ли венчание, любовь прекрасной Анастасии, а быть может, страшные пожары и погромы, или чудесное явление Сильвестра, но все изменилось, как по мановению волшебного жезла. Словно Иоанн повернулся к миру совсем иным ликом, коих у него было несколько.
Впрочем если у человека несколько разных обличий, которые он предъявляет миру по своему желанию, ничего хорошего это не сулит. Пока же во мгновение ока исчезли бесы, терзавшие юную душу, и озарился юный, гордый лик, высветив мудрого правителя, великодушного и справедливого, денно и ношно радеющего о благе своих подданных.
У нас бытует латинская поговорка: «non rex est lex, sed lex est rex», «не царь есть закон, но закон есть царь», а русские считают наоборот: для них всегда слово царское и есть закон. В этом и состоит их отличие от нас, европейцев. Нет у них закона, а есть только царь.
Не стану распространяться о судебной, церковной, военной и государственной реформах, это вне моего профессионального разумения. Знаю только, что огромную роль в этой деятельности сыграли царские сподвижники: Андрей Курбский и Алексей Адашев были среди них первыми. Много дел было совершено также при участии митрополита Макария. Самый близкий к царю человек, Анастасия, как всякая русская жена не принимала никакого участия в делах государевых. Она жила в своей женской половине, воспитывала детей и ждала в гости супруга. Днем и ночью. Но в изгнании бесов из души своего благоверного Анастасия, без сомнения, играла главную роль.
Реформы преобразили Московию. Не знаю, как в других волостях, но в Москве даже на улицах чище сделалось. Стало меньше воровства и мздоимства.
Есть русская приговорка: «Береги ноги от холоду, а честь смолоду». Точно не помню, может быть, что-то и перепутал. Но я хочу сказать, что понятие чести и рыцарства у московитов существует, хоть и весьма своеобразное.
Вы не увидите здесь рыцарского турнира во имя «Прекрасной Дамы». Здешние дамы сердца сидят в своих высоких светлицах и не общаются с незнакомыми мужчинами. Однако, если дворянин клянется и целует крест, отступление от такого обета повсеместно осуждается, как предательство и нарушение чести. Впрочем, также повсеместно подобное и случается, несмотря на общественное порицание. «Бог всемилостлив!» — говорит клятвопреступник и кается.
Иоанну повезло: судьба выбрала ему верных помощников, про таких французы говорят: «рыцарь без страха и упрека, „ноблесс“». Сильвестра и Макария трудно назвать рыцарями в обычном понимании этого слова. Рыцарь — русское слово от слова царь, вооруженный служитель царя-батюшки, витязь, с оружием вставший на защиту державы. Этих можно назвать скорее рыцарями православного креста животворящей веры. Но Курбский и Адашев — эти были настоящими православными крестоносцами. Смело могу применить к ним наше европейское определение: люди чести.