Съедала вода горы, вершины которых хватали раньше облака – одни острова оставались, – грызла берега, переполняла озера так, что те в залив обратились. Поднялась тогда со своей вершины милостивая Богиня Матерь, вплетающая всегда цветы Запада в волосы свои золотые; Матерь, что слезы свои во времена прежние в звездные дорожки над головами людей соткала. Сняла она с плеч терракотовую шаль и укутала Запад от воды, льющейся с небес.
С тех пор стала Матерь главной покровительницей Запада, и жгут люди скрутки цветов и трав ее любимых, чтобы окутывал край аромат благословенный, и на сердце Матери тепло становилось от любви людской. Бывшие облака на краю земли обратились туманной завесой островов, что отныне были названы Теневыми берегами. Стал с тех пор терракотовый цвет символом Западных земель.."
Мужчина закрывает книгу, оборачивается к темноволосому мальчугану, лежащему на кровати, и нежно треплет по голове. Мальчик потирает сонные глаза, льнет щекой к отцовской руке; ощущает кожей холод золотого перстня. С улицы, сквозь окно детской комнаты, проникает яркий свет желтого фонаря, создавая уютную атмосферу. В этом свете камень кольца словно вспыхивает изнутри, излучая приятное тепло.
Первое детское воспоминание. Маленький Харрисон еще не знает, что зимний вечер останется в его памяти яркой вспышкой и огнем янтаря, падающим крупными хлопьями снегом и теплом отцовской ладони.
— А теперь время спать, Харри,— отец мягко улыбается, целуя мальчика в макушку.
***
Близилась ночь.
Харрисон стоял, опершись предплечьями о художественный кованый парапет набережной, и смотрел на утопающее в водах Кровавого залива заходящее солнце. Яркими оттенками теплых цветов раскрасился горизонт. Пушистые облака замерли причудливыми силуэтами в темнеющем небе, а среди них проглядывала тонкая косточка месяца. Легкая прохлада скользила под ткань рубашки, под длинный черный плащ. Кожаные наплечники делали Хафнера похожим на вестника Сумрачной – древнего божества смерти, сестры Хозяйки Ледяных болот, в которых верили многие сотни лет назад в Северных землях. Память об этих образах сохранилась разве что в сказках тех мест… Харрисон почти любовно вспомнил подаренный Арисой томик Сказаний.
Мужчина оглянулся по сторонам, оценивая прогуливающихся по набережной людей, наслаждающихся приятной вечерней прохладой, стелющейся от залива. Незнакомцы проходили мимо, смеясь, обсуждая пустяки, утопая в мягком забытьи повседневности. Они не смотрели в сторону Хафнера. Они не знали.
И не должны были знать.
Он закурил, прикрывая по-привычке огонек рукой. Перекинул сигарету языком в другую сторону, пуская густой дым вниз и ловя в бликах воды золотые вспышки.
Золото.
Маски “Анцерба” появились не только из необходимости скрыть лица сопротивления, они стали данью зетертому прошлому, памяти старым временам, когда защитники древнего еще Запада раскрашивали свои лица. Маски родились из отчаяния уставших верноподданных. Маски родились из веры в сопротивления цвета терракоты вечернего неба. За их золотом никто не увидит страх. За замершей ухмылкой никто не разглядит сомнений. Когда Харрисон впервые надел свою маску, он понял: она не скрывает — она обнажает. Обнажает то, что в сердце каждого из анцербовцев остались не имена, не судьбы, не сожаления, а лишь голая неукротимая воля, граничащая с безрассудством и готовностью к последнему глотку воздуха. Смелость на грани с безысходностью. В маске он не был Харрисоном Хафнером. Он был голосом Запада. Он показывал, что даже в самом сердце тьмы Государства люди продолжали носить свет на лице.