А следом за этими вопросами следовали и другие: какого мировоззрения придерживается Моро? Истинно верный ли он подданный Трех, или в сердце его клубятся сомнении и страхи перед скрежетом серповидных керамбитов по стеклам укромного убежища-дома? Может он живет и наслаждается жизнью, не испытывая тревог о завтрашнем дне? Как относится к "терракотовой идеологии", что "ядом расползается по западу"? Насколько он честен? Насколько свят? Насколько хорошо умеет хранить секреты и какие из тайн можно поведать его душе? Стоил ли он того риска — позволить себе хоть на мгновение ослабить осторожность?
И какие тайны может поведать он сам?
Впрочем, весь этот сонм вопросов неукоснительно следовал за Арисой, когда она начинала любое общение с любым человеком "извне". Привычка, рефлекс или отчаянное чувство самосохранения – все в один миг играло основополагающую роль. Но… С Моро было непривычно легко, и Хафнер позволила себе на время, пусть даже непродолжительное, сыграть роль непринужденной девушки, занимающейся искусством и берущей от жизни всё. Казалось ли ей, будто бы она обманывает кого-то? Пожалуй, нет – главное оставаться честной с собой, и Ариса честно себе признавалась, что компания Жан-Паскаля была ей приятна, а его ухаживания согревали сердце куда опаснее, чем позволял разум.
Девушка наблюдала за движениями рук мужчины, пока тот пересказывал сюжет любимого фильма. Сама неосознанно вела пальцем по ободку высокого бокала и пыталась зацепиться хотя бы за что-то в словах Моро, что могло бы заставить ее напрячься. Но не находила. Ни подмены интонаций, ни той пустоты за фразами, которую научилась слышать в голосах двойных агентов. Ничего. Только тихая, чуть сухая страсть интеллектуала, умеющего говорить о вещах, которые он любит.
— У тебя очень испытующий взгляд, Ариса, — наконец заметил Моро, улыбаясь уголком губ. — Такое чувство, будто ты пытаешься меня вскрыть.
— Это тебя пугает?
— Скорее интригует, — отозвался он, отпивая воду из бокала. — И немного заводит.
— Я художник, Моро. И привыкла пытаться рассмотреть то, что скрывается в глубине глаз напротив. Самые лучшие портреты всегда рождаются, когда понимаешь, как человек думает и как ощущает мир.
— Да, художник, — протянул он, облизнув губы. — С вами, с творческими людьми, всегда непросто. Очень тонкая грань между игрой и искренностью, — она чуть склонила голову, а меж тем Жан-Паскаль продолжал. — Вы всегда видите больше, чем положено. А говорите – меньше. С тобой не покидает ощущение, что чем ближе подходишь, тем меньше видишь.
— Может ты просто пока еще смотришь не под тем углом. Знаешь, порой, чтобы разглядеть суть и увидеть среди разрозненных мазков целую композицию, стоит отойти.
— Или подойти почти впритык.
— Опасный метод.
— Только если боишься, что полотно ответит взглядом, — добродушно усмехнулся он. Затем сделал глоток воды и, как бы между прочим, добавил. — Извини, если слишком наседаю. Просто мне слишком любопытно твое мироощущение. Я в своей рабочей рутине редко сталкиваюсь с чем-то… Вдохновенным. У нас все сильно проще: цифры, решения, счета. А у тебя настроение, жест, свет, эмоции в глубине глаз, — Моро бархатисто посмеялся. — Ты интуицией ведешь, а я – вероятностями.
— Я смотрю на тебя так по той же причине, — Ариса перекинула волосы на другую сторону, и мужчина проследил за ее движением с поволокой в глазах.
— Говорят, что художники не умеют отпускать то, что делает их сердце громче.
— Расскажи мне чуть больше о своей работе, — проговорила девушка, словно пропуская его фразу мимо.
И в какой-то момент, даже не заметив, как это вышло, она начала просто слушать не анализируя. Моро же, казалось, почувствовал этот момент. Его рассказ замедлился. Он, словно невзначай, коснулся её руки. Провел пальцами чуть выше по запястью, то ли поглаживая, то ли легко массируя. Улыбнулся обезоруживающей улыбкой, не переставая говорить и спрашивать.
Ариса не одернула руку. Лишь почувствовала, как горячо стало в груди. Подумала о том, что самоощущение напоминало помутнение. И так некстати вспомнилось, как звучит голос Моро, когда он и сам теряется, переставая контролировать интонацию.
Их обнимал ласковый вечер. На розовеющем небе вспыхивали первые звезды.