Терракотовый цвет, и до того любимый на Западе из-за местного фольклора и древних легенд, стал знаменем организации. Поддерживающие движение люди стали использовать оттенки терракоты чаще – незримая поддержка, неозвученное согласие. Трое многое могли запретить, но не в силах были уничтожить цвет. Да и не могли они точно отделить тех, кто использует его в знак сопричастности к неугодной организации, от тех, кто просто оказался под подозрением, не имея в использовании цвета никакого антиправительственного умысла.
Правительство не позволяло распространяться волнениям, фальсифицировало факты и скрывало истинное положение дел. За пределом Западных земель преступная группировка оставалась не более чем слухом. На Западе же слухи обращались в догадки и надежду.
Харрисон дотянулся до стационарного телефона. Взял трубку, ввел код, затем еще один, потом только номер. Бесчувственный голос заученно повторил условия междугороднего звонка. Где-то на фоне раздался почти неразличимый щелчок; заметить его можно только зная, что он есть – начало записи разговора, который затем попадет в бесконечную базу жнецов. Гудки.
Трое сами создали себе трех врагов: гражданскую войну на юге, сокрытое диверсионное движение на Западе и авторитетного лидера на Севере. Но, несмотря на всё, нельзя было не признавать силы и ума монархов. Они не просто удерживали власть – они олицетворяли её, не допуская малейших сомнений в своей непогрешимости. Их правление было подобно идеальной машине, которая продолжала безупречно работать, несмотря на любые внешние и внутренние потрясения. Образ спокойствия и процветания, создаваемый ими, казался настолько безупречным, что сомнение в нём становилось невозможным.
С появлением "Анцерба" для большинства граждан не изменилось ничего. Для тех, кто предпочел скрывать лица за золотыми масками организации, началась сложная и серьезная игра.
На кону – жизнь, а оступиться на игральном поле слишком просто.
— Алло? — девичий голос как бальзам на душу.
Напряженный Харрисон даже выдохнул мягче, бессознательно меняясь в лице:
— Малышка Ари, доброго дня! Прости, что не позвонил с утра; начали переговоры совсем рано и только освободились. Всё успешно, нам дали добро на открытие заведения, остаются формальности.
— Ри! — взволнованный голос сестры нежен. — Очень рада тебя слышать и узнавать с твоих уст приятные новости! Дизайн утвердили? Когда ты вернешься домой?
— Дизайн – да, но у нас остается запара с документами. Я подписал прошение Ольшевскому, чтобы он поспособствовал ускорению процесса изучения бумаг специалистами. Обещают за месяц-полтора все согласовать…
Вместо дежурных фраз хотелось кричать о другом, рассказать о морском порту, о том, как с лица чуть не слетела маска. О том, как в ту секунду рухнуло сердце, и жизнь промелькнула перед глазами. О перестрелке со жнецами и о том, как выгодно заведение будет расположено для целей "Анцерба". Спросить, все ли спокойно дома, выполнена ли запланированная роспись стены и достаточно ли рассудительно ведет себя Ариса, не подвергает ли жизнь лишнему риску…
Но вместо этого слова, вырываемые через силу из сюжета очередного спектакля. Харрисон продолжил:
— Дома буду, наверное, дней через шесть. Подпишу свои финальные бумаги и выдвинусь обратно. Благо, внутренние границы никакие не пересекаю, так что обойдусь без пачки бумаг и часов на таможенном посту, — в попытке пошутить скользнула усталость и ядовитая насмешка. — Как работа с фресками храма?
— Работаю. Сегодня опоздала немного, правда, но все в норме
Это, наверное, стало особенным умением – находить истинный смысл за непримечательными фразами. Ариса рассказывала последние новости, и сердце Харрисона билось спокойнее и ровнее. С сестрой все в порядке. С семьей все в порядке. Еще час прожит в безопасности. И от понимания, что дом цел и невредим, мужчина ощущал себя сильнее. Маленький кораблик, выполнивший опасный маневр среди скалистого морского лабиринта. И на короткий миг всё остальное исчезало, теряя смысл и значение. Впрочем, давно уже значение имело лишь то, что происходило здесь и сейчас. "Анцерб" жил мгновением, и всё, что выходило за пределы настоящего, казалось несущественным, лишённым веса. Где-то внутри Харрисон знал, что такое отношение напрасно, что оно губительно и влечет беду к хранимому Обергом очагу зачатка западного диссидентства.