Положил её на походное ложе. Только с долю времени постоял в нерешительности. Потом навис над девицей, прислушиваясь к её бредням — мало что можно было понять — спутанные фразы, то на славе, то обрывки слов на половецком.
Понимая, что девица всё ещё находится в сырой свите, Мирослав попытался стянуть её через голову. Сорока в ответ жалобно простонала. Остановился, отдёрнув руки. Унимает судорожное дыхание, а оно не желает усмириться — в груди сердце бешено бьётся, желая верно рассказать всему свету о своей неуёмной страсти.
Притянулся к ней вновь, замешкался, верно оправдывая свои зазорные действия. Немного поразмыслив, достал засопожник, осторожно поддел шов посередине свитки и, весь испариной покрывшись, вспорол его. Откинул свежесрезанные полы в стороны дрожащими вовсе не от холода руками. Сорока, сквозь сон почувствовав прохладу, глубоко вздохнула, задержав дыхание. Наполнила грудь, что Мир помыслив о пробуждении той, руки за спину спрятал и готов был испариться от неловкости. Грудь опала на выдохе. Спит дальше, только с губ слетевшим выдохом лёгким слегка поколебала воздух.
Мирослав несмело дальше принялся творить с девицей сие неотвратимое бесчинство. Свитку стащить полдела, теперь исподнюю сорочицу нужно заменить на сухую рубаху. А сорочица прилипла к телу, подчёркивая все девичьи изгибы, что Мирослав прильнул взглядом, не имея сил оторваться. Нет, вовсе не женские прелести, которые вздымались от дыхания, его так привлекли, хотя жадные мужские очи завсегда теми прелестями любуются — рубец. Огромный рубец, берущий своё начало от самой ключицы.
Осторожно снимая с Сороки сырую одёжу, Мирослав вовсе даже и не смотрел на её обнажённое тело, не желая даже хоть так невзначай покуситься на девичью честь — ей бы точно не пришлось бы по нраву такое обращение. И если уж потом она задаст вопрос о этой ночи, то Мирославу не нужно будет краснеть, обманывая её. Он действительно мало что видел: то зажмурится, то отвернётся. Но руки… руки блуждающие по её телу чувствовали всё.
Наконец переодев Сороку, Мирослав вышвырнул скомканные вещи наружу и, переоблачившись сам, принялся и дальше накладывать на разгорячённый лоб девицы мокрую пасконницу. Дыхание Сороки стало более ровным, сама утишилась, но губы изредка что-то беззвучно шептали.
Словно находясь в помутнение, Мирослав, охваченный совершенно другим жаром, клонился к Сороке, сам будто в бреду, не имея сил бороться с охватившими его чувствами, на долю времени потеряв управу над своим к девице влечением, почти приник к ним, к таким манким, словно ворожейным.
28. Беседа на мечах
Мирослав, едва сдерживая порывы, присущие молодецкому возрасту, приник ухом к манким устам Сороки, выслушивая выдыхаемые ими слова, желая уловить о чём те просят. А та, разгорячённым дыханием, лишь щекотала по его шее, шелестела по коже словно бабочка своими крыльями, заставляя Мирослава покрыться мурашками, ещё крепче волнуя его мужское сознание.
— Пить, — наконец он распознал этот выдох.
Мирослав медленно отпрянул, чтоб не потревожить девицу, и кляня Федьку, что тот не удосужился побеспокоиться о своём владыке, оставив кувшин из под воды пустым —"верно у того дел больше нет, словно он отрок на побегушках!" — как ни раз тот замечал — выглянул наружу и шёпотом прокричал в темноту:
— Федька, — Мир вовсе не боялся быть услышанным, а более беспокоился о насельнице своей палатки, которая лишь недавно стихла. — Где тебя носит?! Принеси воды, — обратился к сгущающейся тени, но в отблесках костров вскоре узнал брата.
Извор не мог не заметить небрежного вида Мирослава: не подпоясанная рубаха, распахнутый ворот, растрёпанные, свободные от плетения, волосы.
— Я не вовремя? — внутри Извора надломилось, а плошка, что он держал в руках, дрогнула, от чего, схватившись через край, немного выплеснулось содержимое и, развевая свой острый аромат, омочило пальцы, с силой сжавшие деревянные бока.
Отступая назад, его взгляд упал на скомканные вещи, которые были сегодня на Сороке. Больно. Было больно вновь осознавать потерю, лишь едва успев обрящить, хотя она давно уже была подле него, и будь он более внимательным, не упустил бы своей удачи.
— Нет, это не то что ты подумал, — Мирослав с чего-то вдруг начал оправдываться, но не себя защищая, а честь девицы. — Её одежда была мокрой, поэтому пришлось её сменить…
— А что я должен думать?.. Это не моё дело, чем вы там с ней занимаетесь… — Извор попытался скрыть за личиной безразличия свою досаду, но Мирослав её уловил, приняв за обиду.