— Не следует этого делать, боярин, Мирослав Ольгович, — это высокопарное обращение ввело его в ступор — неужели он чересчур напорист, и Сорока пока не готова его принять?
Верно — он слишком поспешен — девица только что потеряла своего названного брата, а он так нагло хочет воспользоваться её слабостью. Мирослав даже укорился сим.
— Скоро твоё венчание с Любавой Позвиздовной, — Сорока поспешила напомнить боярину об этом, обуздывая его пылкость.
Мирослав хотел было что-то возразить, но пальцы Сороки, прижавшиеся ещё сильнее к его рту, не дали этого сделать. Он молчаливо вопрошал недоумевающим взглядом.
— Выслушай меня… Если я не скажу этого сейчас и проявлю слабость, то всю жизнь буду мучаться. Ты боярин, а я простая бродница. Не возражай против истины, — перебила его, лишь попытавшемуся что-то ответить. — Моя жизнь пустой шелест ветра, а ты властелин судеб. Наша любовь может погубить невинных людей этого города, сделать их бремя тяжконосимым до невозможности. И лишь ты способен предотвратить сие безумие… Твой отец совершенно прав… — Мирослав отпрянул. — Мы не можем быть вместе, а ты не должен думать только о себе.
— Он жесток по отношению к нам, — отрезал со злобной обидой на отца в голосе, и опустил глаза. — Он даже не попытался понять моих чувств, даже не допустил мысли, что может быть всё иначе. Он всё давно решил за меня, не спросив моего мнения, не учитывая моих желаний.
— Нет. Он дал тебе выбор. Ведь он намеренно пришёл к книговнице. Там он говорил нам обоим сразу. Он позволил нам самим решить, как поступить, — Сорока всегда видела лишь хорошее в людях, даже тогда она смогла распознать под грубой личиной непоколебимости наместника его сокровенный умысел, верно и по его указу вратники, при досмотре выходящих с подворья, её будто вовсе не видели. — Но мы не должны ради своих похотей лишить людей безмятежной жизни — на их долю и так выпадает много страданий и тягот. Мы не сможем обрести счастье, зная какой ценой оно взято — это непомерная плата.
Мирослав сидел повернувшись спиной к Сороке. Он прятал своё лицо не от обиды на её слова, а чтоб она не видела его глаза, тронутые слезой. Он тоже не хотел бы того, о чём говорила Сорока, и одновременно был томим жгучим желанием быть с ней вместе. Он стремился быть рядом с ней с самого первого их знакомства — совместная поездка на Буяне ему часто снилась по ночам, будоража разум, напрягая до нестерпимости его чресла. Он каждый день пытался к ней приблизиться — одаривание челядинок и сенных всякими безделицами уже даже вошло в привычку и совершенно были ему не в тягость, даже нравилось, когда они в благодарность с пущим рвением принимались за свои труды, а те только дивились эдакой бездумной щедрости и хозяйской доброте, покрывая славу боярина славословиями и здравницами (тост), подобно драгоценным каменьям в венце властелина. А эти премудрости житейские, изрекаемые ею время от времени, незримое сопереживание простому люду, самопожертвование, забота о других!
Миру даже казалось, что он полюбил её сразу, тогда, когда почувствовал её тонкий стан, когда коснулся без дозволения того, что может тронуть только полюбовник, сам не ожидая в своём теле столь быстрого отклика. И тронул он лишь затем, чтобы убедиться, что это не обман зрения — как-то странно выглядела под натянутой встречным ветром рубахой грудь этого бродника, когда тот нёсся к нему навстречу свесившись с Буяна, и лицо, тогда он тоже его увидел впервые — шапка поднялась на лоб— оно совсем не походило на мужской лик — большие глаза, нежные, пухлые губы, острый подбородок, тонкая шея не имеющая характерного хряща — ему хватило мгновения запечатлеть этот образ в своей памяти.
Перстень стал лишь ещё одной причиной, чтоб её разыскать, и когда услышал о ведуне, понимая, что она с ним заодно, хотел допытаться более о ней, нежели о дедовом символе власти, хотя и это было немаловажно; а потом обрёл её в колодце. Он уже тогда чувствовал, что это судьба — слишком много случайностей — повод задуматься… Но потом появился Храбр, вечно её охраняющий, не дающий подступить к ней и на шаг.
Мирослав присматривался к нему долго, а узнав истинную причину его прихода на двор наместника, всеми силами пытался изменить его мнение о отце, но верно плохо получилось. Немного было тоскливо, что этот отрок так и не открылся своим побратимам, не искал в них поддержки, и, даже видя доброе расположение к себе, не отпустил обиду, не попытался разобраться, не простил…