— Прости отец, что я был плохим сыном, — произнёс вставая с колен. Он плакал.
Манас сдержал своё обещание — Курщине не досаждали сильно. Там было настолько спокойно, что князь Всеволод, бежав из Чернигова, первое время скрывался в Курском детинце от гнева людского. Лютовали всё: на всём Посемье — степняки, в Киеве— бунтовщики, что посадили нового князя Всеслава из Полоцка, в Чернигове — народ требовал отмщения, ополченцы, желая выгнать со своих земель половцев, просили помощи у Святослава, а Изяслав бежал в Польшу.
Но как заканчивается всякая непогода, а лютая зима побеждается Ярилом, стихло и народное недовольство. Князья вернулись в свои детинцы. Половцы — в Дешт-и-кипчак. В Курске тоже потекла размеренная жизнь, как и прежде: купцы продавали зелено вино в амфорах с пышногрудыми горейками и воинами с непрепоясанными чреслами, лавки ломились от тяжести шелков, разливалось благоухание розовых пряников, гудели гончарные, а стеклодувные также недовольно пыхтели, блещали в лучах солнца кресты на маковках храмов, приносили и кровавые жертвы бездушным чурам. А вот в хоромах на берегу Кура было неспокойно.
Переполошившиеся квохи, надрывно крича, разлетелись в разные стороны, когда раскрасневшаяся от гнева Сорока, а ныне Любава Позвиздовна, пропорола собой птичью толчию, которая высбожденная из курьего выгула в дерзком стремлении не стать юшкой к обеду, носилась по двору перед красным крыльцом. Подобрав подол аксамитовой рубахи, да так высоко что были видны коленки, что совсем уж было не позволительно для боярыни да ещё и в таком положении — живот ещё не был заметен, но весть о беременности уже разнесли болтливые языки — она, гулко возвещая о своём прибытии, поднялась в одрицкую курского воеводы.
Встала перед закрытой дверью. Одёрнула подол, поправила прядь, выбившуюся из-под начелья и легонько тронула дверь, заглядывая в спящую тишину.
Что было крайне удивительно, Мирослав Ольгович спал, несмотря на шумную суматоху снаружи, хотя чему удивляться — он был в походе больше седмицы, ходил на дальние заставы, и вернулся с рассветом, а потом наспех посетив баню, завалился спать на голодное брюхо.
Любаву так и подзуживало опять обернуться Сорокой и с порога забраниться, рассказывая владыке сих хором о своих перипетиях, которые случились с ней пока того не было, а в особенности пожаловаться на злостного татя, прокравшевшегося в книговницу, но сострадая к немощи человеческой, дабы не нарушить сон знатного боярина, придерживая колты, чтоб не гряцали, тихо подошла ближе, желая лицезреть его, соскучившись по свету очей своих, как того она чаще всего кличила. Боясь разбудить супруга, склонилась над ним, любуясь спокойствием его мужественного лица, обдувая его бороду разгорячённым дыханием, которая за десяток лет посеребрилась с одного края тонкой прядью. Улыбнулась хитро и, резко выбросив руки перед собой, забегала пальцами под окладистой бородой. Этого Мирослав не мог уже вытерпеть. Весь дёргаясь и извиваясь, он ещё с малое время попритворялся, что лишь сейчас проснулся, но, сжав в своих лапищах супружницу, запыхтел сквозь гогот не в силах более сдерживаться от щекотки:
— Олежка, вали отсюда!
Воротя головой, уворачиваясь от Любавы, что уже принялась отбивать колотуна по его груди, перевернулся на бок, зажимая под собой любимую куёлду, наблюдая, как перепуганный отрочате с шумом откинув крышку, выскочил из сундука и, запутавшись в хранящихся там одёжах, вывалился из того с ошеломляющим грохотом. Скидывая с себя очередную батину сорочицу одной рукой — другая была занята — она крепко прижимала к себе тяжеленную книгу — он просеменил пару шагов, стряхивая с ног вещи, что опутали его этакими лохматыми онучами, и стремглав выбежал в сени.
— Олег! — опять гаркнул Мирослав, но не шало как прежде, а со строгостью.
Тот вернулся, и воровато озираясь на могучего боярина протопал до лавки. Положил книгу, исподволь косясь на супружеский одр и вкопался на месте, видя как боярыня, приподняв голову и выглядывая поверх крутого плеча своего мужа, уставилась на него.
— Матушка, я больше не буду, — испуганно заверещал сероглазый малец, попятился не имея сил выдержать взгляда жены, ледяные глаза которой испепеляли гневом.
— Что случилось, сказывай? — Мирослав пытливо скосился на сына, своей озорной выходкой, да и всеми повадками и даже ликом, напоминая ему одну жену, которая изредка пиналась под его массой.