Изгнанный Михалка осел на юге, а два других брата с матерью-гречанкой уехали в Византию, где были радушно приняты императором; он дал Васильку города по Дунаю, а Мстиславу «волость Отьскалану». Это не было ссылкой в Византию, какой было, например, изгнание Мстиславом из Руси полоцких князей в 1129 году. Напротив, князья византийской крови, сыновья преданного грекофила — Долгорукого и греческой княжны, которым Юрий завещал Суздальскую землю, лишались своих законных прав и оказывались на положении бездомных изгоев. То есть Андрей совершил акт дерзкого самовластия, нарушивший не только семейно-княжескую мораль, но и подрывавший престиж Византии на Руси{126}.
Вопрос о социальной опоре державной политики Андрея не раз вставал перед историками: «Если ростовцы и суздальцы были недовольны, — писал С. М. Соловьев, — если передние мужи были недовольны, если братья княжеские были недовольны, то какая же сила поддерживала Андрея?.. Необходимо предположить, что сила его утверждалась на повиновении младших новых городов или пригородов. Андрей, как видно, хорошо понимал, на чем основывается его сила, и не оставил этих новых городов, когда войска его взяли самый старший и самый большой из городов русских — Киев»{127}. Соловьев правильно указал важнейшую социальную силу, поддерживающую Андрея, — это горожане новых городов и в первую очередь «мизинные люди» Владимира. Формирование этих городских слоев шло задолго до вокняжения Андрея, и, надо думать, что его «самовластьство» было не столько его личной чертой, сколько выражением политических устремлений горожан. Если доверять Татищеву, то Андрей заботился об увеличении городского населения Владимира, он «умножи всяких в нем жителей, яко купцов хитрых, рукодельников и ремесленников разных населил…»{128}. Ниже мы увидим, как эта забота об «умножении людей» Владимира отразилась во владимирской литературе 1160-х годов, где с полной ясностью выступает формула «князь, город и люди».
Как и для времени Юрия, источники не освещают хозяйственную жизнь Владимиро-Суздальского княжества в правление Андрея. Только косвенные намеки в древних и позднейших памятниках могут сообщить нам некоторые сведения по этому вопросу.
Проведя почти всю жизнь на севере, а затем, с вокняжением, перенеся во Владимир свой стол, Андрей, естественно, должен был иметь там обширные земельные владения и хозяйство. Из его пожалования Успенскому собору виден их объем: собор получил много именья, слободы, купленные князем, и слободы, платившие дань, лучшие из княжеских сел, десятую часть княжеских стад и доходов от торга{129}. Многочисленные митрополичьи села в Опольском и Боголюбском станах, известные по позднейшим источникам, располагались на север и северо-запад от Владимира. «Вероятно, — пишет С. Б. Веселовский, — это те же самые «села красные», которые князь Андрей Юрьевич дал владимирской кафедре в середине XII века при основании Владимирской епархии». Также и владения митрополитов в округе Юрьева-Польского были, по-видимому, унаследованы ими от владимирских епископов. В числе владений собора мы встретим позже целый город — Гороховец, называемый «градом святой Богородицы»{130}.
В управлении городами и селами волости была занята многочисленная княжая администрация: наместники, тиуны, мечники и детские. Эта оседавшая на местах мелкая феодальная знать, несомненно, увеличивала число зависимых земель и крестьян, обогащаясь всеми правдами и неправдами. Эксплуатацию усиливала и государственная необходимость сосредоточения в руках княжеской власти огромных средств, которых потребовала широкая политика Андрея. В событиях 1174 года мы найдем много общих черт с избиением суздальцев Юрия в Киеве в 1157 году. Но на именье алчной княжой администрации в 1174 году набросились не только горожане, но и «из сел приходяче грабяху» — поднялось, по-видимому, само крестьянство; по Татищеву — «грабили в селах домы княжие и верных его…»{131}. Можно думать, что и образное описание Даниилом Заточником порядков в северной деревне рисует не только ситуацию XIII века, но отношения, сложившиеся уже при Юрии и Андрее. Даниил не советует основывать село поблизости от княжого двора или дома его тиуна: «тиун бо его аки огнь трепетицею накладен [покрыт трутом] и рядовичи его аки искры; аще от огня устрежешися, но от искр не можеши устеречися и сождения порт»{132}.