Новый митрополит, грек Константин, стремившийся пресечь на будущее возможность избрания русскими епископами своего митрополита, сменил всех русских епископов, не внушавших доверия. В 1156 году очередь дошла и до ростовского епископа Нестора, который был сторонником грека Нифонта в деле Климента Смолятича, но не присутствовал на соборе 1147 года. Митрополит лишил его кафедры, а в 1158 году, на другой год по вокняжении Андрея, в Ростов прибыл епископ грек Леон. По-видимому, он ревностно взялся за запущенное Нестором церковное хозяйство и в особенности за строительство новых храмов в Суздальщине. Усиленные налоги на духовенство вызвали недовольство новым и через год Леон был изгнан ростовцами и суздальцами, «зане умножил бяше церкви, грабяй попы». Можно предполагать, что энергичный грек грабил не столько духовенство (что было безразлично для народа), сколько саму паству, чем и вызвал протест горожан Ростова и Суздаля. На севере Леону вменяли в вину и то, что он «не по правде поставися Суждалю… перехватив Нестеров стол», когда еще Нестор был жив{147}.
Впрочем, Леон в 1163 году вернулся в Ростов. Но за это время обстановка сильно изменилась. В год окончания постройки Успенского собора во Владимире, в 1160 году, Ростов стал жертвой пожара; сгорела и его соборная церковь: «Того же лета погоре Ростов и церкви все, и сборная дивная и великая церковь святое Богородице сгоре, якое же не было и ни будеть». Совпадение дат окончания постройки владимирского собора и гибели ростовского позволяет подозревать, что пожар в Ростове был не случаен, что здесь мог быть поджог с намерением подорвать значение старого центра: теперь ростовскому епископу негде было бы даже служить. Андрей вскоре после пожара начал в Ростове постройку нового каменного храма, но это была маленькая церковь — возвеличивать Ростов в его намерения не входило. «И бе церковь основана мала, — читаем в Житии епископа Леонтия, — и начата людие молитися князю дабы повелел боле церковь заложите едва же умолен быв повеле воле их быти». Но, видимо, Андрей не особенно заботился об этой постройке, — возведенная наспех, за один год, церковь рухнула уже в 1204 году{148}.
Положение обретавшегося во Владимире Леона осложнялось тем, что теперь у Андрея был и свой, русский кандидат, некий Федор из белого духовенства; он, видимо, был уже наречен владимирским епископом и назывался «владыкой». Сам же Андрей думал уже не об епископии, а об особой владимирской митрополии; еще раньше он «мысляше в себе, еже бы како митрополии быти в Ростове или в Суздале, или паки град велий воздвигнута Володимерь, его же созда блаженны и великий князь Владимерь, иже крести всю Русскою землю»{149}. Поэтому Леон — византийский агент во Владимирской земле — был при первом удобном случае снова удален, а повод представился скоро.
В праздник Рождества 1163 года, приходившийся на постный день — среду, Андрей по совету Федора устроил пир для своих бояр; Леон, приглашенный к столу, увидев скоромные, мясные яства, публично и резко указал князю на недопустимость этого по греческим правилам. При стечении большого числа гостей и придворных Федор вступил в спор с Леоном и «упре его». По-видимому, Леона поддержали мачеха-гречанка Андрея и его младшие братья вместе с некоторыми старыми боярами, — «передними мужами» Юрия. Они, видимо, отказались от княжеского стола, вызвав вспышку ярости оскорбленного Андрея. Это было формальным поводом к их изгнанию, хотя, возможно, что конфликт с мачехой, братьями и старыми дружинниками имел причиной перенос Андреем столицы из Ростова во Владимир, — это могло вызвать протест епископа-грека, мачехи-гречанки и ростово-суздальской знати{150}. Леона Андрей сначала послал в Ростов, что теперь, после пожара, походило на ссылку. Правда, в 1164 году он хотел смягчить дело и пригласил Леона в Суздаль, снова поставив перед ним вопрос о разрешении поста по средам и пятницам праздничной пасхальной поры. Но Леон снова ответил запретом и был изгнан из Суздальской земли.
Этот спор о постах стал отражением происходившей в церкви борьбы вокруг постов. Константинопольская патриархия стояла за безусловную строгость их соблюдения. На Руси Киево-Печерский монастырь был сторонником льготных правил поста, в особенности по отношению к мирянам. Андрей и Федор стояли на этой же точке зрения. Вопрос имел немаловажное значение для людей их недавно христианизированной земли. Поэтому русский порядок был сочтен правильным, а греческая доктрина Леона объявлена «ересью леонтианской». Страстность спора вокруг этого, казалось бы, узкого вопроса свидетельствует, что в нем отразились различные взгляды на отношение к Византии и ее духовной гегемонии над Русью{151}.