Киев не только терял значение русской столицы. Город, являвшийся престолом ненавистного византийского митрополита, был лишен всего церковного благолепия, и никакая «небесная помощь» не защитила Киева — так, в глазах летописца, был отягчен грехами этот город. Теперь над Русью должен был ярче и горделивее гореть золотой купол владимирского Успенского собора — храма Богоматери, «покровительницы» дел Андрея и его людей: у его ног лежал не только испепеленный пожаром и заброшенный старый Ростов, но и сам стольный Киев.
Интересно сопоставить отражение в летописи событий 1169 года и не менее тяжкого разгрома, который совершил в Киеве в 1203 году князь Рюрик Ростиславич. По содержанию и образам эти описания почти одинаковы: и тут и там почти монгольская ярость и жестокость. Но в первом случае летописец как бы оправдывает тяжкое деяние Андрея: оно обрушилось «за грехи наши», «за митрополичью неправду» — было какое-то понимание внутренней правоты этого fсобытия. Разгром Киева Рюриком — совсем иное дело. Он был изгнан из Киева Романом галицким с согласия и с помощью Всеволода III владимирского; оба князя, продолжая политику Боголюбского, стремились помешать возрождению Киева. Горожане Киева и других городов теперь, видимо, понимали смысл трагической судьбы Киева; через его унижение шел путь к замирению усобиц, к установлению сильной власти и порядка. Горожане покинули Рюрика и стали на сторону Романа. Рюрик понял безнадежность своего положения и в ответ подверг недоставшийся ему Киев мстительному разгрому — взяв с Ольговичами и половцами Киев, он отдал его на волю «поганых», которые сожгли и ограбили город, перебив или уведя в полон его жителей{264}. Беспринципность и низость этого поступка Рюрика отразились в характерной оценке летописца: «И створися велико зло в русстей земле, якого же зла не было от крещенья над Кыевом…»{265}. Оговоримся, однако, что тут мы можем заподозрить северного летописца в пристрастии в оценке дела, связанного с интересами Всеволода.
Осадой и разгромом Киева в 1169 года руководил любимый сын Андрея, храбрый и удачливый в войнах Мстислав. Сам Андрей даже не приехал посмотреть на поверженный к его ногам великий город; он не сел на его древний стол и не отдал его сыну-победителю. В Киеве был посажен брат Андрея Глеб Юрьевич. Эта дерзкая демонстрация показывала, что Андрей пренебрегает Киевом, что Киев отныне должен стать рядовым городом Руси. Годом позже летописец вложит в уста обращающихся к сидящему в Киеве Глебу половецких князей формулу, живо напоминающую теорию богоустановленности самовластия Андрея: «Бог посадил тя и князь Андрей…»{266}.
В старой историографии это событие получило значение поворотного пункта русской истории{267}. Киев перестал быть столицей Руси, и ее политическим центром стал северный Владимир. Но формулировали это и иначе: «Андрей впервые отделил старшинство от места»{268} или резче: «старшинство признавалось за Андреем, а не за его городом Владимиром на Клязьме»{269}, то есть факт переноса столицы отрицался. С этим мнением никак нельзя согласиться.
Во время Андрея Киев менее чем когда-либо до того был политическим центром Руси. Но он был центром кровавых общерусских усобиц. «Старшинство» Киева было уже фикцией, которая лишь мешала начатой Андреем объединительной работе, поэтому он и нанес свой сокрушительный удар. Все говорит о том, что современники Андрея на севере и юге прекрасно оценивали особое значение Владимира и политическое существо его демонстративно богатой обстройки. Мы видели, что сам Андрей отчетливо формулировал мысль об общерусском значении Владимира как политической и церковной столицы. Не удивительно, однако, что сила инерции была велика, и новые политические порядки ассоциировались прежде всего с личностью князя, а не с территорией его княжества и его столицей. Да и саму землю, которая уже при Андрее стала фактически «Владимирской», еще при Всеволоде продолжали по привычке называть «Суздальской». Послов с юга, из Новгорода и Смоленска посылали к Андрею и Всеволоду в Суздаль, хотя принимали их в роскошно обстроенных Владимире и Боголюбове, по сравнению с которыми Суздаль был теперь захудалым провинциальным городом. Епископы, носившие титул Ростовских, также жили во Владимире, но киевский митрополит упорно не признавал главенства Владимира на севере{270}.
Таким образом, ясно, что Владимир действительно, наделе становился политическим центром Руси. Это отлично понимали и ощущали на своем опыте князья XII века, но в силу традиций, выгодных для их самолюбия и политических намерений, этот факт упорно замалчивался и прикрывался старой терминологией. Поэтому наследнику и брату Андрея Всеволоду III пришлось, продолжая обстройку стольного Владимира, ревниво пресекать всякую попытку возрождения Киевщины.