Владимирцы не хотели быть под властью Ростова и получили второго Ростиславича — Ярополка, допустив его в город под крестной клятвой, что он не будет мстить и не сделает никакого зла горожанам. Однако если Ярополк и не начал карать поддерживавших Михалку владимирцев, то они сразу испытали вкус хозяйничанья чужого этой земле князя, которого боярство толкало на «многое имание», и руку его «русских децких», начавших нещадное ограбление горожан. С особой яростью Ярополк ударил по Успенскому собору — символу андреевского самовластия. Собор был ограблен, драгоценности ризницы увезены в Рязань, храм лишился всех пожалованных Андреем городов и даней. Ограбление собора особенно поразило владимирцев, которые говорили: «Мы по своей воле приняли князя и крест ему целовали на всем, а эти, словно не в своей волости, как будто не думают долго здесь сидеть, грабят не только волость, но и церкви…» (перевод). Ростовские бояре, конечно, не вняли жалобам владимирцев на Ярополка и продолжали поддерживать своего ставленника. В этих условиях владимирцы вновь призвали Михалку Юрьевича{294}.
Встречный бой с полком Ярополка не состоялся, так как противники разминулись в лесах. Суздальская дружина Мстислава в бою была разбита{295}, и Мстислав бежал в Новгород, после чего Ярополк скрылся в Рязани. Михалко торжественно вошел во Владимир, гоня перед собой множество пленных. Он прежде всего вернул Успенскому собору его именья и принудил Глеба рязанского возвратить сокровищницу храма. Затем Михалко объехал всю землю, «сотворяя наряд» с ее городами. Старый и упрямый Ростов ограничился крестоцелованием и дарами победителю. Суздальские горожане заявили о своей непричастности к боярскому сопротивлению.
В перипетиях этой борьбы за владимирский стол мы снова видим горожан, ревниво стерегущих стольные права Владимира и связанные с ним традиции Андрея: на его братьев владимирцы возлагают судьбу столицы и княжества. Их поддержка возвращает Михалку и обеспечивает его победу. На их силу и патриотизм опирается и Всеволод, сменяющий умершего в 1177 году Михалку. Владимирцы торжественно встретили его перед Золотыми воротами Владимира и, поцеловав крест ему «и на детях его», посадили на княжение{296}.
Если болезненному Михалке судьба не судила долго занимать престол Боголюбского и продолжать его политику, то Всеволод оказался подлинным преемником дел Андрея. Именно он упрочил непререкаемый общерусский авторитет Владимирской земли, который вскоре будет запечатлен в гиперболических хвалах «Слова о полку Игореве», что полки Всеволода могли «Волгу веслы раскропити, а Дон шеломы выльяти». Позже владимирский летописец в посмертном панегирике Всеволоду напишет, повторяя характеристику Владимира Мономаха, что «сего имени токмо трепетаху вси страны, и по всей земле изыде слух его, и вся зломыслы его вда Бог под руце его, и покоряше под нозе его вся врагы его»{297}. Имя Всеволода по праву стоит среди великих имен русского прошлого рядом с именем Боголюбского.
Родившийся около 1154 года, незадолго до смерти отца Юрия Долгорукого от его второй жены-«грекини», Всеволод вступил на владимирский престол молодым, полным сил и энергии 23-летним человеком. Но до этого он успел повидать и пережить немало. Восьмилетним ребенком изгнанный вместе с матерью и братом из Русской земли, он попал в Византию, видел Царьград и двор императора Мануи-ла. Вскоре он снова возвращается на Русь, побывав по пути при дворах западноевропейских государей — чешского короля Владислава и германского императора Фридриха Барбароссы. Юношей-подростком он участвовал в разгроме Киева в 1169 году, в карательной экспедиции против Ростиславичей и в неудачной осаде Вышгорода. Короткое время он сидел в Переяславле-Южном и даже пять недель занимал киевский престол, откуда был удален Ростиславичами. Словом, он вкусил всех тех впечатлений, которые сделали его решительным сторонником политики погибшего брата. Он углубил и развил ее сообразно новым условиям последней четверти XII века и особенностям личного характера, непохожего на характер Андрея. Если в Боголюбском наследственные черты деда сказались в его воинском таланте и смелости, то Всеволод унаследовал от Мономаха другие стороны его натуры: тонкий ум дипломата и политика, спокойную властность всегда обдуманных и взвешенных действий. Политическую игру он предпочитал войне, часто пользуясь оружием скорее для психологического воздействия на противника, нежели для его военного разгрома. Но, когда было нужно, он умел наносить и сокрушительные удары. И не случайно цитированный выше некролог Всеволода почти дословно повторяет ряд мест из летописного некролога Мономаха{298}.