Столь же недвусмысленно и прямолинейно решалась задача соединения в руках Всеволода меча власти и меча духовного. Всеволод не ставит вновь вопроса о самостоятельной митрополии или епископии для Владимира. Дело Федорца было слишком свежо, а преследование его памяти исключало возможность успешно возобновить раз проигранную игру. Но в то же время Всеволод понимал, что, расшатывая авторитет Киева и упрочивая общерусское значение Владимира и своей власти, он подрывает и силу сидевшего в Киеве митрополита. Мы видели, как в 1195 году в конфликте Всеволода с Рюриком киевским о городах, отданных Роману, митрополит пошел на то, чтобы снять крестоцелование с Рюрика, лишь бы не вызвать гнев «старейшего»{328}. При таком положении вещей митрополит быстро сдался и в вопросе о назначении епископов во Владимирскую землю.
Когда в начале 1180-х годов умер епископ Леон, столь присмиревший после смерти Андрея, что о нем ничего не было слышно, митрополит послал к Всеволоду Николу-гречина, который, по сведениям Всеволода, был поставлен «на мьзде», то есть за взятку. Всеволодов летописец, освещая этот сюжет и не без язвительности подражая стилю внесенного в летопись митрополичьего памфлета на владыку Федора, замечает, что «несть бо достойно наскакати на святительский чин на мьзде», и далее, неожиданно переходя в наступление, формулирует право Всеволода и его «людей» на выбор епископа: «святительского сана» достоин лишь тот, кого «Бог позовет и святая Богородица, князь въсхочет и людье». Эта последняя формула также не без яда и с большим полемическим мастерством развивает случайно оброненную памфлетом на епископа Федора мысль о том, что епископского сана достоин только тот, кого «позовет Бог и благословят люди на земле». Всеволод выдвинул своего кандидата — «Луку, смеренного духом и кроткого игумена святаго Спаса на Берестовем». По свидетельству Ипатьевской летописи, Всеволод прямо и резко заявил митрополиту: «Не избраша сего (то есть Николая-грека. — Н. В.) людье земле нашее, но же еси поставил ино камо тебе годно, тамо же и держи (если ты его поставил, так и держи его там, где хочешь. — Н. В.), а мне постави Луку… митрополит же Микифор не хотяше поставити его, но неволею великого Всеволода и Святославлею, постави Луку епископом в Суздальскую землю», а Николая послал на епископство в Полоцк{329}. Преемник Луки, Всеволодов духовник Иоанн, был уже поставлен беспрекословно (1190), а в 1198 году Всеволод назначил епископа Павла и для своего Переяславля — Южного{330}.
Неудивительно, что при таких условиях еще дальше и откровеннее развивается владимирскими книжниками теория богоустановленности власти рода владимирских князей и прежде всего «великого Всеволода». С точки зрения летописца, князь Мстислав Ростиславич, пошедший в 1177 году против Всеволода во главе боярских сил, заблуждался в своем «высокоумьи», забыв, что «Богъ даеть власть, ему же хощеть; поставляеть бо цесаря и князя Вышний, ему же хощеть, дасть. Аще бо кая земля управится пред Богомъ, поставляеть ей цесаря или князя праведна, любяща судъ и правду, и властителя устраяеть, и судью, правящаго судъ. Аще бо князи правьдиви бывають в земли, то многа отдаются согрешенья земли; аще ли зли и лукави бывають, то больше зло наводить Богъ на землю, понеже то глава есть земли». Эта мысль еще более развивается в полной цитат из Псалтыри и апостолов сентенции о посылке Всеволодом его старшего сына Константина на княжение в Новгород: «И пакы апостолъ рече: Власти мирская от Бога вчинены суть; но власти боящеся, да зла не створим, да не от них пакы и муку приимем; и того ради глаголеть: Богу слуга есть, мьстя злодеем; хощеши ли ся власти не бояти, злато не твори и похвалить тя, аще ли зло творишь, бойся, не бо без ума мечь носить». И далее, описывая сцену вокняжения Константина в Новгороде, летописец снова цитирует пророка: «Боже! Суд твой цареви дажь, и правду твою сыну цареви, судити людем твоим в правду и нищим твоим в суд; тако и Господь рече: цари стран владуть ими и князи обладають ими: суть си ангели нарецаемии Господьства…»{331}. Таким образом, то, что при Андрее вылилось в легендарный рассказ о равноправии Боголюбского с кесарем Мануилом, при Всеволоде получило законченные и откровенные формы; князь — царь, «цесарь», он приравнен к «ангельскому чину».