Любечский съезд князей 1097 года, собранный «на устроение мира», потрясенного усобицей Олега, выдвинул общее положение: «кождо да держить отчину свою»; здесь было подтверждено и право Владимира Мономаха на «отчину Всево-ложю», то есть Переяславль-Южный с Ростово-Суздальской землей. Принцип раздробления Руси был признан совершившимся фактом. Усобица Олега содействовала уточнению границ северо-восточных волостей{32}.
В свете подробностей летописного рассказа об усобице 1096 года перед нами встают уже достаточно ясные очертания общественных сил Ростовской земли. Мы видим прежде всего местную знать — ростовских, суздальских и белоозерских бояр и дружинников, владеющих землей и селами, откуда они собираются, по зову своего князя, на защиту земли. Феодальное землевладение сделало большой шаг вперед: в гуще сельского мира росли богатые имения местной знати. Эти землевладельцы уже определили свою связь с той или другой княжеской линией — ростово-суздальская аристократия пока держится Мономашичей, муромцы поддерживают Святославича Олега. Едва ли, однако, эта приверженность была прочной, определяясь главным образом реальной силой княжеской власти.
По-видимому, и среди самой местной аристократии уже были крупные и влиятельные роды, которые пытались подняться над остальными. Житие Авраамия Ростовского упоминает о многочисленных «ростовских князьях», а поздняя легенда о «князе Петре», пытавшемся водвориться в Муроме, рассказывает о сопротивлении, возглавленном боярами{33}. Другая муромская легенда, имеющая в своей основе, по-видимому, сказания о брате Олега Ярославе Святославиче, также рисует сопротивление местного населения водворению князя и его дружины и христианизации. Припоминания легенды находят отклик в летописной записи о вооруженном столкновении Ярослава в Муроме с мордвой в 1103 году и его поражении{34}.
Через четыре года после Любечского съезда, зимой 1101–1102 годов, Мономах совершает вторичную поездку в Ростовскую землю. Он верен своему правилу входить во все самому, что было особенно уместно после опустошения севера усобицей Олега и при управлении краем руками варяга Георгия, ставшего ростовским тысяцким, — регента при малолетнем князе.
Мономах пристально всматривался в жизнь Суздальщины, и, может быть, многое из его размышлений, вылившихся в «Поучение», написанное в третий приезд в Ростов в 1106 году, родилось во время долгих переездов с юга на север и раздумий в глуши. «Поучение» и начинается с воспоминания эпизода, происшедшего на Волге, где Мономаха нашли «слы от братьи», звавшие его на новую усобицу.
Опыт борьбы с вторжением Олега поставил на очередь вопрос об укреплении подступов к Суздалю с востока. Готовя свой вероломный удар по Суздалю, Олег останавливался на Клязьме. Этот серьезный водный рубеж и был избран Мономахом для постройки крепости.
Начиная от устья Нерли, вверх по течению Клязьмы ее левый берег вздымался рядом высот, образовавших как бы гряду обрывавшихся к югу холмов. Наиболее высокий из них, хорошо прикрытый оврагами с востока и запада и рекой Лыбедью с севера, был уже занят торгово-ремесленным поселком. Здесь в свой последний приезд на север, зимой 1108–1109 годов, Мономах сооружает мощные земляные валы с рублеными стенами и башнями и дает крепости свое имя — Владимир. Может быть, угадывая проницательной мыслью будущие судьбы этого города, Мономах основывает рядом с ним на живописных высотах, расположенных к западу от крепости, свой княжеский двор и строит на нем небольшую каменную церковь Спаса. В древней топонимике города звучат припоминания о «матери городов русских» — Киеве: Лыбедь, Почайна, Ирпень, Печерний город. Общим своим расположением Владимир также напоминал киевские высоты над Днепром. Подобно киевским «дебрям» и княжескому «зверинцу», простиравшему свои зеленые чащи на юг от города, к западу от Владимира шел дремучий сосновый бор, сохранявший до недавнего времени имя Георгиевского и, может быть, являвшийся в древности заповедным лесом Мономахова сына, князя Юрия.