Мы видели и не будем здесь повторять, как владимирское летописание и церковная литература освещали образ Андрея и оценивали его деятельность. Теория приоритета Владимира над Ростовом, перехода стольных прав от Киева к Владимиру, богоустановленности власти владимирских князей была идейной основой этого летописания. Эта теория не была, как мы видели, лишь желаемой перспективой или отвлеченной концепцией книжников. Она была программой политической работы Андрея и ее идейным обобщением.
Точно так же летописные и литературные труды позднейших столетий в Москве или Твери воспринимали эту традицию не как теорию, но как исторический факт и связывали работу «владимирских самовластцев» с деятельностью их преемников — собирателей Руси и борцов за сильную великокняжескую, а затем и царскую власть. В конце XV века, в обстановке близившегося конца новгородской самостоятельности, всплыла память о борьбе Новгорода с наступлением Андрея Боголюбского, и новгородская осада 1169 года стала символом борьбы новгородского боярства с Москвой, вызвав появление особого «Сказания» об этом событии и ряда изображавших его икон{367}.
«Царственная Москва», созидающая в конце XV века свой торжественный кремлевский ансамбль, оглядывается на «образцы» владимирского зодчества XII века. И характерно, что митрополит, определяя тип центрального храма объединенного Русского государства — московского Успенского собора, указывает на «образец» владимирского Успенского собора не в его существующем виде с обстройками Всеволода и пятью главами, а в том первоначальном одноглавом виде, каким его создали мастера Боголюбского. За величественными делами и строительством Всеволода III люди XV столетия не забывали действительного основоположника русского «самовластьства».
XV и XVI века, жившие владимирским культурным и художественным наследием, модернизировали владимирских князей и изображали их как уже законченных «самодержцев». В глазах московских литераторов XVI века, составлявших «Степенную книгу царского родословия», Боголюбе кому уже «подручни» киевские князья; преемника же Андрея, Всеволода III, «Степенная книга» именует «родочисленным царствия Руськаго наследником, истинным корнеплодителем, первоначальствующим Руським самодержьцем…»{368}. «Степенная книга» ввела в рассказ о кончине Боголюбского и народную легенду о казни Всеволодом III убийц Андрея, сочувственную памяти Боголюбского и осудительную по отношению к боярам Кучковичам.
Показательно в этом смысле, что и второе создание XVI века — Никоновский летописный свод — наряду с интересом к преданиям богатырского эпоса, которые были введены в ткань его повествования, проявил исключительное внимание к деятельности Андрея. Причины этого интереса становятся понятны, если взглянуть на то, что было сделано в XV–XVI веках для создания торжественной генеалогии московских царей, в которой владимирские самовластны стали важнейшим звеном. Литераторов XVI века особенно привлекала в истории Андрея его борьба с Византией за самостоятельность русской церкви, в связи с чем сводчик ввел в текст и обширные речи Андрея, и пространную грамоту патриарха Луки Хризоверга, воспользовавшись какими-то, не дошедшими до нас источниками и развив их намеки в обстоятельные рассказы. Любопытно и то, что он сгладил черные краски в образе епископа Федора. Обстоятельность разработки истории епископа Федора и обилие конкретных подробностей заставляют, как уже говорилось, предполагать, что у редакторов Никоновского свода была в руках отдельная повесть об этом сюжете или копии с древних официальных документов, связанных с делом Федора и деятельностью Андрея. Андрей и Федор, открыто провозгласившие и осуществившие союз светской власти и церкви в борьбе за политическое единство Руси, были историческими фигурами большого и актуального интереса для русского самодержавия XVI века.