— Да, да… да, — сокрушенно соглашается Андрей.
— Уф! — облегченно вздыхает Даниил. — Чего ж тебе тогда неясно? Почему мы тогда два месяца до хрипоты спорим?! Ты втолкуй мне, а то, может, я стар стал, из ума выжил?! Все решено, обговорено, Страшный Суд, бери и пиши! А мы… хоть от работы отказывайся, ей-богу…
— Слушай, Даниил, а может быть, и правда, а? Откажемся и все! Вернемся и все!
— Да как мы ученикам нашим в глаза глядеть будем?! — взрывается Даниил. — Да я от стыда сгорю!
Молча идут чернецы по дороге, лежащей поперек поля, словно черта, проведенная по белой штукатурке.
— Какое время теряем! — снова не выдерживает Даниил. — Теплынь, сухота! Уж купол расписали бы. И столбы тоже. А как их разделать-то можно! Звонко, красиво, чтобы все в одно сплелось! А грешников справа так написать можно кипящих в смоле, чтобы мороз по коже! Я такого там беса придумал! Дым из ноздрей, глаза!
— Да не в этом дело! — стонет Андрей. — Чует сердце, не в дыме дело!
— А в чем?
— Не знаю… — крутит головой Андрей. — Ежели бы знал!
— А чего глаза отводишь?! — взбешен Даниил.
— Не могу я чертей писать! — вдруг орет Андрей. — Противно мне, понимаешь?! Народ не хочу распугивать!
— Опомнись! — в отчаянии взмахивает руками Даниил. — Так на то Суд Страшный! Это ж не я придумал! Так и мастера старые писали, и Феофан так учил! Да ты рукописи византийские погляди, прописи! Но ним же ведь и с князем великим все обговорено!
— Не могу! Как хочешь, Даниил, не мо-гу! — опустошенно заявляет Андрей.
— Так чего же ты раньше молчал?! — взвивается Даниил. — В Москве молчал?! Не надо было браться тогда! Нечисто это!..
— Какой есть! — вспыхивает Андрей. — Не сумел, видно, чистоту воспитать во мне!
Даниил бледнеет и останавливается.
— Таких слов от тебя никогда не слыхал и… слушать не желаю, — сдавленным голосом произносит он, поворачивается и плетется по пыльной дороге обратно.
Далеко, на самом краю поля, появляется всадник, мчащийся под слепым солнцем. Все ближе глухой топот, и вот различим верховой в черной рясе, белая пыль несется над гречихой, лоснясь взмыленными боками и размахивая спутанной гривой, летит вороной конь, кося глазом и брызгая пеной. Бешеный перестук копыт обрушивается на Андрея. Через несколько мгновений всадник исчезает за горизонтом, и снова наступает тишина, наполненная многоголосым гудением пчел. Андрей срывается с места, бежит за Даниилом и догоняет его на каменистой дороге, ведущей по склону к городу.
— Ты уж прости меня… Это я так… Неумен просто… Прости, Даниил… Христа ради…
Даниил не отвечает и, не оборачиваясь, медленно подымается в гору.
— Согрешил, прости… — не отступается Андрей. — Только правду я тебе всю сказал… Попутал бес в Москве… Согласился. Кто ж от такой чести откажется… этакий собор расписывать. Прости… согрешил… Только не уходи… а то, ей-богу, пропаду вовсе, Даниил… Молю, не уходи…
Даниил останавливается и поднимает на Рублева насмешливый взгляд:
— Куда я тебя, непутевого, брошу?
Андрей, не поднимая головы, стоит посреди дороги и смотрит в землю.
— Теперь уж все… — тихо продолжает Даниил. — Вон архиерей гонца послал в Москву на нас жалиться…
Андрей и Даниил входят в собор.
— Хоть убейте, — говорит Андрей и откашливается. Голос у него сухой и хриплый. — Не знаю, что писать.
— Как не знаешь? — спрашивает Фома. — Страшный Суд нам наказано писать.
Андрей стоит посреди собора босой, в пыльной рясе, с почерневшим от солнца лицом. Снаружи доносится верещание стрижей.
— Понимаешь, в чем дело? — обращается он к Фоме. — Я так думаю, что лучше вовсе не писать Страшный Суд.
— Как? — изумляется Григорий.
— Я хочу… — начинает Андрей и сникает, — ничего я не хочу, ничего… И все…
— Ну вот! — вдруг объявляет Фома и встает. — Ухожу я от вас!
Все смотрят на Фому, который берет с лесов мешок и начинает бросать в него свои пожитки.
— Не по мне такая работка! Спасибо вам всем за ласку, за подзатыльники. Кое-чему научили. А теперь хватит. Я работать пойду!
Андрей молча стоит, опустив глаза и постукивая палкой по каменным плитам. Со двора неожиданно влетает прохладный ветер и шевелит полы его рясы.
— Церковь в Пафнутьеве расписать пригласили, — продолжает Фома, — невелика честь, да есть! Страшный Суд писать ухожу! Ну, кто со мной? — Никто не отвечает. — Ну ладно. Тогда оставайтесь, только не жалейте потом! — Фома поворачивается и, не взглянув на учителя, уходит.