Исступленно работает Бориска. Обкалывает спекшуюся землю, разрывает проволочный каркас, крошит твердую, как камень, обожженную глину. Звонко осыпаются закаленные осколки. Рука с киркой застывает во взмахе. На Бориску глядит грозное, черное от нагара медное лицо Егория Победоносца.
Темнеет. Огромный закопченный колокол стоит в яме, а вокруг на теплых еще черенках отбитой формы сидят мастера.
— Ну, денек завтра будет! — вздыхает старый мастер. — Поспать бы надо, а?
Мастера встают. Только Бориска остается сидеть, привалившись к теплому, шершавому колоколу.
— Бориска! Идем!
Малый, не открывая глаз, по-детски чмокает губами и бессвязно бормочет:
— Я сейчас, сейчас, я скоро… здесь я… — и засыпает, прижавшись щекой к своему родному немому детищу.
Мастера поднимаются по мосткам. Лысый мастер зевает и обращается к старому:
— Не пойму я, как ему великий князь доверил все это? Ума не приложу…
И вот наступает наконец долгожданный день. С рассвета весь склон вокруг ямы забит народом, а люди все идут и идут. Москвичи и жители окрестных деревень — все хотят посмотреть на зрелище, каких в жизни на счету.
От колокола, продетые через блоки в столбах, тянутся к воротам толстые канаты. У каждого ворота ждут знака по тридцать мужиков. У колокола, в яме, среди мастеров — Бориска. Он рассеян, словно обреченный на смерть.
— Ну что? Как? — взволнованно спрашивает его старый мастер.
— Да… да, — невпопад отвечает тот.
— Все, да? Начали? — переспрашивает старик. — Тогда махай. Махай рукой тогда!
Мастера, в последний раз проверив крепления, подымаются из ямы, ставшей им ближе родного дома. Бориска, сжав белые губы, взмахивает шапкой.
Сотни рук напрягаются одновременно, кровью наливаются лица, вздуваются жилы. Звенят, как струны, крепчайшие канаты. И нет ни одного человека рядом с ямой и вокруг, которые бы оставались равнодушными, ожидая появления над землей колокола, с которым связано столько надежд!
И вот наконец он показывается над ямой. Медленно, как бы нехотя, торжественно покачиваясь, он вырастает из нее на диво и на радость народу.
После величайших усилий и огромных свыше всякого описания трудов колокол поднимается над землей, несколько мужиков бросаются перекрывать яму толстыми бревнами, чтоб в случае несчастья, он не смог упасть вниз.
Бориска движется как во сне. Все заняты делом, а он ходит среди мастеров потерянный, путается под ногами и всем мешает. Наконец все готово. Закреплены канаты, прочно подвешен колокол, привязан многопудовый язык. Архиерей в облачении и все духовенство уже на месте. Ждут только великого князя.
К мастерам подъезжает празднично одетый княжеский сотник и сообщает:
— Великий князь прибудет скоро. С послом иностранным задержался.
И вот из-за кремлевских стен появляется пестрая кавалькада. Впереди на разномастных жеребцах великий князь и его высокий иноземный гость. За ними следует богатая многочисленная свита. Народ расступается, пропуская князя и кланяясь в землю. Великий князь и иностранный гость подъезжают к яме и останавливаются. Мастера стоят, сбившись в кучу, и молчат. Наконец старый мастер незаметно острым кулаком выталкивает Бориску вперед. Ничего не понимая, с трудом переставляя ватные ноги, тот идет навстречу князю, останавливается в нескольких шагах, неловко, как-то боком, кланяется и опускает голову.
Князь, сощурившись, оборачивается к послу:
— Вон у меня какие всем заправляют!
Иноземец — высокий, с бритыми, холеными щеками и чудными завитыми кверху усами, в белых накрахмаленных батистовых брыжах на черном камзоле и огромной шляпе с пером — невиданное чудо. Но на него никто не обращает внимания. Посол вежливо улыбается, наклонившись в сторону, слушает переводчика, затем поворачивается к князю и усиленно кивает головой, так ничего толком и не поняв.
— Ну… — через силу улыбается князь. — Давайте.
Бориска ничего не слышит и не видит. Сотник наезжает на него конем и напряженно цедит сквозь зубы:
— Давай, давай, дубина…
Бориска покорно возвращается на место. Здоровенный мужик-литейщик с повязанными волосами, не поворачивая головы, шепчет, возбужденно ухмыляясь:
— Ну что, сам раскачаешь или помочь?
Он крестится, направляется к колоколу и берется за веревку языка.
Над толпой проносится тревожный вздох, и наступает страшная неестественная тишина.
Медленно и неудержимо раскачивается тяжелый колокольный язык. Размах его все шире, все тяжелее.
Князь, как изваяние, окаменел в седле.