Документы не позволяют сказать, действительно ли Сталин держал про запас кандидатуру Вышинского или использовал ее лишь как добавочный аргумент, чтобы «помочь» Вавилову принять решение. Важнее то, что, отказываясь от предложения вождя, Вавилов ставил под угрозу, кроме себя, и главное свое детище — ФИАН, в который было вложено столько души и труда. Для него ФИАН — это и его сотрудники, и часть мировой науки, и жизненная составляющая отечественной культуры: «Он чувствовал себя наследником ее прошлого, глубоко и лично ответственным за ее будущее»37. Это чувство заставило Вавилова принять дважды тяжелый груз — стать частью власти и прикрыть собой гибель брата от рук той же самой власти. Этот груз он нес всего пять лет — освободила его скоропостижная смерть в январе 1951 года.
Чувство ответственности было свойственно обоим братьям. Различались они своими темпераментами и моральной выносливостью. Характерна фраза Николая Вавилова: «Пойдем на костер, будем гореть, но от убеждений своих не откажемся?38»..
А Сергей, чтобы защитить дело своей жизни, был способен нести бремя стыда. Он не мог, впрочем, предвидеть всю тяжесть этого бремени в июле 1945-го, когда страной владели эйфория победы в тяжелейшей войне, надежда на дружбу между Объединенными Нациями и ожидания честно заслуженной свободы для советского народа — освободителя мира от фашистской чумы.
Само выражение «Объединенные Нации» возникло в 1942 году как обозначение стран, противостоящих странам фашистской Оси. А устав Организации Объединенных Наций появился на конференции в Сан-Франциско в апреле 1945-го. Так что в июле того года только очень бесстрастные аналитики могли предугадать уже нависшую над миром холодную войну и мрак еще большего гнета внутри страны.
Ситуация радикально изменилась спустя всего лишь несколько недель после выборов президента академии, когда над Хиросимой поднялось грибообразное облако. Первый атомный взрыв произошел в США 16 июля — за день до этих выборов. 24 июля, через неделю после начала Потсдамской конференции, Трумэн мимоходом сообщил Сталину, что у США появилось новое оружие необычайно разрушительной силы39. Американский президент не сказал, что это ядерная бомба, но Сталин все понял — прежде всего то, что разведчики и физики не морочили ему голову и что советский ядерный проект приобрел необычайную государственную важность.
Следствия этого понимания были на пользу российской науке далеко за пределами ядерной физики, и важную роль в этом сыграл С. И. Вавилов. Президента Академии наук не включили в высшие органы управления ядерным проектом, но он использовал свое новое личное положение в общественных целях, воспользовавшись новым общественным весом физики после Хиросимы. Со Сталиным Вавилов встретился 25 января 1946 года. Непосредственно перед ним в кабинете вождя впервые побывал Курчатов, во время пятидесятиминутной аудиенции получив указание вести работы «широко, с русским размахом», — это из записи, которую сделал Курчатов под впечатлением беседы40.
Вавилов, которому Сталин уделил на 15 минут больше, в тот же день записал в дневнике: «Кремль. Прием у И. В. Сталина. Молотов, Берия. Я вот замечаю, что в нужный момент я очень смелый. Это всегда было. И. В. сделал самые серьезные указания о расширении науки, о срочной базе для нее. Одобрил физико-химическое направление. «Гениев не бывает, их выдумали, влияет обстановка, условия». <…> Разговор очень важный для Академии. Завтра три года смерти Николая»41.
Впечатление, которое эта встреча произвела на Вавилова, быть может, имеет отношение к тому, что его сердце остановилось ровно в пятую годовщину встречи — 25 января 1951 года. Однако по событиям, последовавшим за этой встречей, можно догадаться, что и Вавилов произвел впечатление на вождя, что искусный популяризатор науки и знаток ее истории сумел объяснить Сталину важность широких научных исследований. Диктатору важнее всего было новое высоконаучное оружие, но под впечатлением от Хиросимы и под воздействием нового президента академии он, похоже, подумал: кто их знает, физиков, — сегодня они сделали сверхбомбу из неощутимых ядерных процессов, а завтра — из чего-нибудь еще?
В марте зарплаты научных работников подскочили сразу в несколько раз, а научный бюджет страны — в три раза (помимо секретных спецфондов)42. Физики получили ощутимые основания думать, что «партия и правительство», как тогда выражались, заботятся о широком развитии науки. В условиях послевоенной разрухи, когда в стране действовала карточная система, для ФИАНа построили на Памире станцию по изучению космических лучей и организовали масштабную экспедицию в Бразилию для наблюдения солнечного затмения. Оба события научной жизни требовали решения на самом высшем государственном уровне. Памирская экспедиция ФИАНа действовала с 1944 года, но физики жили там в сарае, который — в духе военного времени — называли «братской могилой»43. Капитальное здание научной станции было построено только в 1947 году руками заключенных из фильтрационного лагеря44.
Еще более впечатляющей была астрофизическая экспедиция в Южную Америку, нацеленная на первое в истории изучение солнечного затмения в «радиолучах». Физика космических лучей хотя бы научно связана с ядерной физикой и, таким образом, с «оборонной тематикой», но выяснение природы солнечного радиоизлучения — чистая наука, которая, правда, воспользовалась плодами оборонных исследований: развитие радиолокации в годы войны мощно продвинуло способы регистрации радиосигналов.
Идею радионаблюдения солнечного затмения выдвинул академик Николай Папалекси. Многолетний друг и сотрудник Мандельштама, он возглавлял в ФИАНе лабораторию колебаний, и эта идея была естественным развитием его исследований в области радиофизики. В радиоизлучении Солнца и космического пространства Папалекси видел «основу для новой науки — радиоастрономии»45. А солнечное затмение, которое должно было наблюдаться в Бразилии 20 мая 1947 года, давало хорошую возможность для исследователей. Директор ФИАНа конечно же был в курсе этих идей, когда 25 января 1946 года он — в качестве президента Академии наук — отправился на прием к Сталину46. Похоже, Вавилов сумел объяснить вождю закон истории, согласно которому чистая и прикладная наука попеременно оказывают взаимные услуги друг другу. И Сталин поддержал науку, о которой заботился президент.
Подготовка радиоастрономической экспедиции длилась около года — непростое дело в стране, разрушенной войной. Практической организацией экспедиции занимался Яков Альперт, один из сотрудников Мандельштама и Папалекси в довоенных исследованиях. Экспедиция, в составе которой было около тридцати физиков и астрономов, на корабле отправилась к берегам Бразилии 13 апреля и вернулась 27 июля 1947 года. Это было уникальное событие научной жизни СССР, и Вавилов лично опекал его47.
Альперт имел собственные основания заметить перемену в отношении вождя страны к науке после Хиросимы — накануне войны он пережил странную историю с несостоявшейся Сталинской премией. В 1939 году шестидесятилетие Сталина отметили его избранием почетным членом Академии наук и титулом «корифея науки». Поверил ли вождь в это или просто решил лично взяться за науку, но он учредил премии своего имени за научные достижения. В 1940 году Академия наук готовилась к первому присуждению Сталинских премий и в списке работ по физике первой поставила «Распространение радиоволн вдоль земной поверхности», авторами которой вместе с Мандельштамом и Папалекси значились Альперт и еще два молодых физика; следующей по важности стояла работа «Самопроизвольное деление урана» Г. Н. Флерова и К. А. Петржака. Ученый секретарь отделения физико-математических наук АН СССР опубликовал заметку о предстоящем присуждении в «Правде», Альперту предложили выступить по радио, и выступление прозвучало на всю страну. А Флеров даже устроил банкет по поводу неизбежного, казалось бы, награждения48.