А меня потом долго мучил вопрос, что это Настю, одну из самых непреступных девиц всех старших классов, вдруг принесло меня уговаривать. Потом я получил ответ на этот вопрос, но рассказ об этом впереди.
3
Кабинет русского и литературы находился на третьем этаже, в самом конце рекреации. А она метров двадцать в длину, наверное. Идти до выхода, далеко - три лестничных пролета и холл.
Был путь и короче - через окно рядом с уже упоминавшимся кабинетом русского языка. Наверное, сейчас вы примете меня за сумасшедшего и спро-сите: «Ты что, дурак, из окна сигать?». Нет, я не дурак - сигать из этого окна, просто оно расположено так что, выйти из него очень легко, оно огромно, в пол-стены, и защищено только убогой решеткой, сколоченной из тонюсеньких реек. Знаете, прикольно бывает перед уроком сесть рядом и смотреть вниз, не знаю почему, но почему-то всегда хочется в него плюнуть вниз, особенно в момент, когда там собираются курить кобылы и гавкают друг на друга, потом ржут, не знаю, бесит меня это.
Итак, шаркая по вытертому паркету, каковым он всегда становится к концу учебного года, я направился домой, точнее говоря к выходу. Уроки кончились, и никого уже здесь не было, отчего и идти было нормально, тихо так, хорошо. Мысли мои были заняты тем, как провести одиночество, выпав-шее мне по той причине, что мама уехала к больной бабушке, в больницу, в маленький городок районного значения.
Может быть, вы пристыдите меня за это, но я был рад. Не болезни ба-бушки, естественно, - я все-таки не такой испорченный, а тому, что я дома один. И не потому, что я не люблю маму, - нет, моя мама самая лучшая. Да и болезни у бабушки как таковой нет, просто она у себя постоянно со всеми ру-гается, а, поругавшись, едет в больницу, тут же вызывая маму и меня. Час-тенько так случается, последний раз в феврале кажется, был. Обычно по зиме, летом, вернее, в тепло, в первый раз получилось.
А я не хочу туда ездить. Тысячу раз туда уже ездил и каждый раз не до-рога, а мучение. Наизусть уже запомнил это все. В этих междугородных авто-бусах просто омерзительно. Это не автобусы, а сараи какие-то на колёсах, по-стоянно подпрыгивают на дорожных ямах, кресла всегда ломаные, какое не выбирай и запах такой отвратительный. Так, наверное, в фашистских душе-губках пахло. Хотя откуда мне знать, как там пахло, но предполагаю, что пах-ло там именно так. Сиди, мучайся. За окном одно и то же - перелески, белые поля, иногда этот однообразный пейзаж прерывается убогими деревеньками, которые не пожалело время. Ветхие домишки, засыпанные снегом, с переко-шенными от времени крышами и не менее дряхлые постройки рядом с ними вызывают жалость к людям, живущим там. По-моему, все, кто уезжает жить в село - полные дегенераты, другое дело, когда просто нет выбора.
А потом не менее убогий городишко, - такое же село, по сути, только большое. С вонючим вокзалом и вонючими людьми.
Мама сотни раз просила бабушку переехать к нам, но ничего не получа-ется, - отказывается и все тут, пожила здесь пару месяцев и уехала, поругав-шись с мамой.
В последний раз не поехал я, также как и сейчас. Мне понравилось быть одному. Особенно утро, когда только-только проснулся, тихо, темно еще было. Весь день впереди, лежишь и ждешь чего-то особого, восторг какой-то, что ли, а потом наступил он, этот день, и пролетел с такой скоростью, как вода из ладоней, и думаешь – завтра. Так погано сделалось. Обычный день, только мама вечером с работы не пришла. И все-таки, мысль греет – завтра. И сейчас радостно мне было, тому одиночеству ждавшему меня впереди.
Это внутреннее одиночество, своеобразную оболочку от окружающего мира, я обрел еще в первых классах школы, и со временем она становится только толще.
Я отличался от других детей рабочей окраины. У меня были другие инте-ресы, другой мир.
Я не бежал как другие на улицу, я играл, играл сам с собой в разные игры, это могли быть как классические солдатики, так и игры в приставку те-левизионную. Телевизор от этого испортился даже. Тогда же начал и читать. Читал всякое, объем не имел значения, главное чтобы интересно было. «Белый клык», Джека Лондона, была первой настоящей книгой мною прочитанной. Интересно было до чертиков, даже плакал иногда, когда читал. А потом мама приходила с работы, и я принимался клянчить у нее муравьиную ферму, как аквариум такая, знаете, наверное, на что получал всегда одинаковый ответ, такого у нас не продается.
Я уже говорил, что не люблю шататься по улице. Собственно, там, на улице была та же ситуация что и в школе. Бал правили те же самые люди. «Неблагополучные».
В их подсознании, да и в сознании тоже, уже был заложен стереотип на-стоящего мужика и настоящей семьи. - Пьянь папаша, наставляющий сына, что настоящий мужик это, несомненно, - он, его сын должен быть похож на него, а не на педрилу соседа. И орущая мать, скачущая вокруг этого алкаша, затравленная бытовыми делами, старающаяся сделать все дела сразу, а потом еще и с подругами поговорить, и всегда находящая время поболтать с кем-нибудь на улице, а в праздник умеющая хорошо оттянуться, вспомнив моло-дость.
С самого раннего детства они болтались на улицах, как беспризорники, до позднего вечера, встречая таких же, как они, сбивались в кучки, и неиз-бежно попадали под влияние таких же, как и они, но более взрослых братьев по разуму. Это их мир. Мир масок, масок реальных пацанов, масок заменяю-щих лицо. Потом колония или тюрьма, но для начала условник. Со временем он превратится в такого же папашу, и также будет бить жену, и также, вече-рами, сидя перед бутылкой на кухне, будет со стеклянными глазами учить жизни сына, которому тоже будет неуютно дома.
Такой участи я избежал. Хотя, уверен, будь я из такой семьи - для меня все было бы проще, проще было бы с учителями, проще находились бы друзья, девчонки, уважение со стороны старших было бы намного большим. Короче, проще так было бы здесь.
- Эй Гриша! – только один человек меня называет. Ромик – мерзавец, строит из себя мажора, так иногда хочется его подковырнуть: «А ты чего в учаге? Обстановку сменить? Чего, на универ мозгов не хватило?».
Видал я таких, как он, в школе. У них всегда было какое-то превосходст-во над другими детьми, эти уродцы отличались напускными интеллектом и интеллигентностью, хотя путались в самых обычных ситуациях, например, при сочинениях, которые готовыми списывали из дорогих книг, а вся интел-лигентность терялась, в ситуациях если учитель ставил не подобающую, по их мнению, оценку. В жизни это были такие же моральные уроды, которые все-гда смотрели на всех свысока, но предпочитая не трогать реальных пацанов, а отрываться на местном лошке, по-своему конечно, по-умному. Над родите-лями, например, ржать начинали.
«Патриот», ходит на акции всякие патриотические. Участвует в поста-новках военных, в войнушку играет, в форме бегает, с «немцами» сражается, а в армию не идет… тоже мне патриот…