«Улыбайтесь, это раздражает!» – вспомнилась чья-то фраза.
Открыл дверь. Вышел в утро.
Надпись на пачке:
«Минздрав предупреждает: Курение вредит вашему здоровью»
Наверное, вправду вредит.
Не знаю, может, и так. Брошу когда-нибудь.
27
Постепенно все ожило. На улицах стали появляться люди, спешившие по своим каким-то делам.
Этого я уже не увидел, просто слышал.
И на вокзал я не попал.
Нет, не подумайте ничего плохого, не передумал я. Просто так получи-лось.
Если честно, смутно помню все это.
«ЭЙ, СЛЫШЬ, ДАЙ НА ПИВО!».
Окрик - мне в спину!
И –
… удар по почкам, дубиной, а, может быть, - ногой. Побежал я, помню, куда глаза глядят, а потом упал, или сбили меня, не помню уже… И удар в голову, уж не помню чем.
Больно. Так больно, что я даже кричать не могу. Рот наполнен кровью, голова гудит, в ушах жуткий свист, ничего не видно, я, кажется, ослеп, ка-жется, мне конец. Шаман танцует и огонь под монотонный ритм его бубна разливается в моей голове. Ночь опять наступила в моих глазах и … зубы, где мои зубы…
Мрак. Боль. Шум.
Тротуар, кажется… грудь не дышит, только свист какой-то… пошевель-нул рукой… кажется, я умираю.
Небо такое синее, значит - не ослеп, один глаз видит… или мне опять ка-жется… И, кажется, я отрываюсь от земли… или нет… проваливаюсь куда-то. Боль уходит, невесомость, скорей бы провалится туда, бубен замолкает посте-пенно и огонь гаснет. Огонь… Небо… Белые облака, за ними прячутся звез-ды… Быстрее, быстрее, быстрее…
Каблуки по асфальту бьют, словно набат в голове, будьте вы прокляты, даже не остановилась, падаль. А где я вообще?
Надо встать…
Тут я помню уже лучше.
Открыл глаза, и снова вернулась боль. Трава, сыро, кусты, дорога и ма-газин, не тот, ночной, а наш. Вспомнил - я бежал. Как же мне больно. И глаз один только видит. Рот в огне, но языком боюсь пошевелить, проверить зубы на месте ли. Рука опухла, кажется, сломана и пальцы на ней тоже. Любое движение отзывается болью во всем теле и не продохнуть - ребра, наверное, тоже сломаны. Вдох, свист в легких и опять сладкая истома бессознания.
- Эй, ты что, эй, - похлопывание по плечу. И резкая боль во всем теле. Только и застонал я в ответ. В единственный видящий глаз било яркое солнце.
- Эй, вставай. Ты что? – не унимался голос.
Я повернул голову. Надо мной склонился вроде, тот самый алкаш из ма-газина или это шаман с бубном. С удивленным ужасом он смотрел на меня.
- Ты что, парнишка, ты что? – спрашивал он, как будто из другого мира.
Мне было не сказать ни слова. Я плакал или может быть, мне казалось, что плакал. И тут осознание. Я дышу, хоть и хреново, но дышу.
Хотел сказать спасибо, но попытка открыть рот обернулась дикой болью, я только плакал.
- Ну, вставай, пошли, - говорил он.
Как мне это удалось? – я всё же встал. Сделал пару шагов и начал падать. Мужик держал меня, но от этого только больнее стало. Голова пошла кругом, а небо так близко стало.
- Валька!!! – звериный рык из небытия.
И – всё.
28
Сейчас я в больнице, уже два месяца и еще неизвестно, сколько здесь пробуду. Собирали меня по частям здесь. В сломанную ключицу запихали ка-кой-то болт, чтобы кость срасталась. Нос вправили на место. Глаза видят, просто тогда заплыл один. А я боялся - ослепну. Ребра выровняли, не знаю, как уж они там это делали.
Одно слово - гении, я так не смогу никогда.
Теперь все тело от пупа до шеи - гипс. Говорят, скоро снимут. Поскорей бы, а то надоело - как Сталин хожу, засунув руку за китель, людям на смех. И пальцами срастающимися, иногда хочется пошевелить, чешутся, да никак что-то. Так что я, вроде как, терминатор теперь, рожа вся синяя, разбитая и в гипсовом бронежилете, да еще и металл внутри.
Лежал я месяц в реанимации до этого, потом в палате послеоперацион-ной. Глюки в реанимации даже были – часы с огромным маятником как будто по ночам из стены выдвигались. Сейчас в обычной палате лежу. Летом в боль-нице мало кто лежит. Сами знаете - дачи, огороды, погода хорошая, так что в палате я постоянно один. Так, иногда, появляются люди на пару дней, только один неделю пробыл. Короче говоря, летом почти не болеют люди, хорошо. Тут так пахнет лекарствами - даже нравиться начинает, ощущение стерильности и чистоты какое-то появляется.
Мама заходит почти каждый день. Соки приносит, пюре фруктовые раз-ные, йогурты. Жевать я не могу, зубов-то почти нет, придется вставлять но-вые за свои, здесь предлагают только белые железные, короче, сами понимае-те…
Сок приходится наливать в стакан и пить из трубки, неудобно - жутко просто. Да еще и полный не налить, прольется, блин. Приходится из наполо-вину полного пить, витамины все-таки, но иногда, так хочется «Кока-Колы».
Настя заходит иногда, однажды даже с Ксюшей зашла. Теперь она у нее не живет, вернулась домой. А однажды она даже с мамой столкнулась здесь. Так неловко было. Перекрасилась в темно-рыжий цвет, как в школе была, и волосы теперь у нее не прямые, но это уже не то, что мне нравилось. Лицо у нее какое-то выпитое стало, постаревшее или потасканное, это уж как хотите называйте. А может, это автозагар слез, а натуральный загар еще не появил-ся. Или не такой яркий он у неё?
Нет-нет, не называйте никак, лицо у нее просто усталое и все равно она лучше всех в мире.
Мы не разговариваем. То есть, нет, говорить я не могу как следует - больно, и этого я жутко стесняюсь. Мама и Настя рассказывают мне, а я пишу им ответы на ноутбуке (мама взяла в кредит), левой рукой. Всё же так лучше, чем никак.
Только одно удивляет. Как челюсть мне не сломали?
Иногда и сам чего-нибудь спрошу. Про бабушку, например. А с ней все нормально, ее выписали из больницы, но она опять наотрез отказалась пере-езжать к нам.
Все хочу у Насти спросить то единственное, о чём не спросил ни тогда, в прошлом мае, ни сейчас, в мае нынешнем. Хочу спросить, да смелости не хватает. Трус я.
В основном, они разговор ведут. Спрашивают, что принести и как я се-бя чувствую, ну, и о жизни рассказывают. Рассказывают всякое. Мне не очень интересно, но говорить о чем-то надо.
Обо мне на районе - говорят. Как всегда, только плохое. Рассказывают, будто бы я напился, и начал бесконтрольно всех подряд избивать, псих не-нормальный.
Какая-то сволочь еще пыталась слух запустить, что меня в психушку за-брали. Это могло бы стать хитом, но не стало, другие новости есть, более зна-чимые.
Тоха закончил хреново. Рассказывают примерно так - в очередной раз напившись, он пришел домой и избил отца. Потом выяснилось, что не избил, а убил. Мать пыталась его успокоить и так кричала, что Тоха засунул ей в рот баллончик дезодоранта. Соседи вызвали милицию, которая обнаружили Тоху мирно спящим дома на диване, в окружении двух трупов. Потом он повесился в тюрьме - или его повесили, кто знает. Честно говорю вам, это точно так и было. Так, по крайней мере, говорят.