Пленников содержали в низком и пустом деревянном строении. Андрей было хотел идти глядеть своего, но Лев сказал, что по достоинству Андрея следует привести пленного, а не ходить самому. Андрей согласился и торопил пестуна:
— Приведи его сюда, в спальный покой…
— Далее двора пленных не допускают… — вдруг зарадел о княжом достоинстве своего питомца Лев.
На самом деле он опасался, что, приведенный в спальный малый покой, пленник может улучить мгновение и повредить Андрею, ударить…
Андрей заупрямился:
— Приведи куда велено! Слышишь мои слова?..
Лев отказался перечить, но решил твердо: глаз не спускать с этого нежеланного ему Андреева гостя. И чуть что — движение какое, намек на движение вперед, к Андрею, — и выхватит Лев из-за пояса острый нож…
Андрей волновался. Он с любопытством подметил за собой, что предстоящая встреча с первым его пленником и то, что впервые Андрей покажется с серьгою в ухе, как настоящий воин, вызывает в душе одинаков волнение. С проколотой мочки не сошла еще припухлая краснота; кожа, смазанная обильно жиром медвежьим, лоснилась. Конечно, сразу ясно, что ухо лишь недавно прокололи. Но, в конце концов, Андрей и не собирается выказывать себя опытным участником многих битв; это был бы слишком глупый обман…
Пленнику и вправду лет четырнадцать, должно быть, минуло. Он остановился в дверях, опустил голову и скрестил пальцы спрямленных, брошенных книзу рук. Теперь он был уже не железный человек, а совсем обыкновенный парнишка, голенастый, в рубахе и в длинных штанах, которые обтягивали ноги, словно чулки. А поверх этих чулок натянуты были рваные мягкие сапожки; ясно было, что кто-то раздел его и дал ему эту совсем худую обувь. Голова вошедшего мальчика обтянута была плотно прилегающей полотняной шапочкой темной, это был неведомый Андрею мужской чепец — бегуин.
Андрей сидел на застланной ковром лавке у стола. Лев остановился сбоку, словно бы отделяя незаметно, отдаляя своего питомца от пленника…
Андрей склонил голову набок, будто пытался увидеть глаза этого человека, первого своего пленного. Но и тот будто почувствовал и опустил голову совсем низко. Почему? Гордость или смущение? Андрей подумал, что если бы сказать заране Александру, тот сыскал бы толмача. В Новгороде торговом — не диво говорящие свободно на свейском, датском и немецком языках. Но это был бы излишний, чужой человек, при нем нельзя было бы говорить с пленным, как того хотелось Андрею. Впрочем, Андрей сам решил, на каком языке будет говорить. А если его пленник не знает?.. Какое будет обидное разочарование! Андрей едва сдерживал нетерпеливое желание заговорить… Ах да, ведь Лев не будет понимать… Разобидится, пожалуй… Но будто Андрей виновен в том, что люди говорят на разных языках!..
Андрей спросил пленника по-латыни, кто он, как его имя.
— Отвечай, если понимаешь мои слова.
Парнишка у двери вздрогнул приметно и заговорил, но не быстро, с запинками и подбирая слова. Он сказал, что его зовут Хайнрихом Изинбиргиром и что последнее означает — «тяжеловооруженный воин». Он был при отце, отец его убит…
Андрей прихмурил брови. Человека, лишившегося отца, надлежало пожалеть. Но ведь и этот человек, и отец его — противники Андреевы. Но первый пленник уже странным образом воспринимался им как близкий человек… Однако нелепа жалость подобная. И Андрей нахмурился еще более, брови словно бы нависли.
— Сколько тебе лет и каков твой род? — спросил сурово.
Хайнрих отвечал, что лет ему пятнадцать и род его незнатен, но и дед и отец его — храбрые воины.
— Имеешь ли ты старших братьев? Кто господин твой? Кто заплатит выкуп за тебя?
— В живых у меня — лишь старый дед, отец моего убитого отца, да младшая сестра. Отец мой служил ярлу Биргеру, и дед живет по милости ярла на его обширном дворе. Но ярл, правитель шведов, не станет выкупать меня. Таких, как я, молодых и неопытных воинов, у него немало… Вот если бы пленили моего отца…
Пленник впервые поднял голову. У него было чуть узковатое бледное лицо и глаза бледно-голубые и будто тронутые дыханием низкого холодного неба. Взгляд этих глаз вовсе не был холоден, но будто небо низкое северное легко дохнуло на них своим холодом, и побледнели эти глаза. Но взгляд был внимательным и чуть — Андрей углядел — молящим.