За обедом настроение приподнятое. Разговоров за столом не оберешься. Всем интересно знать, что там, на материке. Каждый старается обратить на себя внимание - сказывается присутствие женщины. Галя тоже смеется, и мне кажется - чересчур громко. Наконец она замечает притихшего Андрея.
- Мальчик Андрюша, - говорит Галя, - иди ко мне. Пойдешь к нам в дети?
Андрей жмется ко мне. Так уж сразу и в дети. Что-то мне в этой Галке не нравится, а что - сам не пойму.
Выхожу на улицу.
- Ты куда, дед? - увязывается Андрей. - Я с тобой.
- Хочу подышать.
- А я тогда в танк залезу, ладно?
- Ладно.
И Андрей полез в вездеход.
Солнце уже скатывалось по щербатой гриве хребта. Вот и упало между гольцами. Сиреневые тени на снегу почернели. По угорью под самым небом шагают опоры высоковольтной линии - в прошлом году их не было. Наледь лежит неостывшей стопкой блинов. Парит.
Вдохнул глубоко. У меня такое ощущение, будто я барахтаюсь в стремительном потоке. И мне вспомнилось, как эвенки выбраковывают собак; бросают щенков в воду: выплыл - годится, утонул - не жалеют.
Справа от меня вдруг показалось светило. Луна? Откуда? Сворачиваю на свет. Подхожу. Прожектор и наша палатка. Наверно, Славка развернул и включил его. Лыжи, воткнутые в снег, стоят вопросительными знаками. Вхожу. Вот черти, почти все как ни в чем не бывало спят. Только Талип что-то строгает около печки да Славка сидит. Славка ставит на стол кусок теплой оленины, чайник, соль в изоляторе.
- Подождали бы еще час - пошли бы искать, - говорит он.
Кто-то сильно захрапел. Талип посвистел, перевернул спящего на бок.
Сижу за краешком стола, длинного, как платформа, ем.
Талип тихо, гнусаво поет татарские песни.
- Что мастеришь? - спрашиваю.
Талип смотрит на меня пристально, гнет через колено деревянную пластинку.
- Лыжи мужику. Ты ведь, дед, днем как сова: не видишь, какими глазами смотрит на тебя этот "заклеп" Андрейка, когда ты уходишь.
Славка сгребает стружки и кидает в печку, огонь жадно хватает их. Отсвет бежит по палатке, выхватывает на другом конце закуток, сооруженный бригадиром из одеял.
- Давай, Славка, банки-склянки собирать. Завтра продукты таскать надо, - говорит Талип и вытряхивает на стол кассу.
Талип у нас еще и котловой. Должность эта выборная, деньги бригадные неприкосновенны. Выборы проходят при полном составе бригады. Толковый котловой, говорят на ЛЭП, стоит звена. Здоровье и производительность - в тарелке.
В день получки ребята сдают деньги котловому. Сумму определяет бригада. И он ведет все хозяйство на кухне: закупает продукты, составляет меню. Деньги, интендантские бумаги, тетрадь для записей хранит Талип в банке из-под сухого молока, постоянное место которой на столике возле кровати.
Одолжить у Талипа нельзя: свои отдаст - пожалуйста, рубаху снимет бери, но к общественным не прикоснется. А шибко приставать будешь схлопочешь по шее. Но вот если ты новичок и без денег, то не беспокойся: Талип поставит на довольствие, прокормит, ни слова упрека не услышишь. Или, скажем, гости приехали - всегда пожалуйста.
Строить ЛЭП - быть постоянно в движении. С вечера каждый знает, что будет делать завтра. Бригадир после ужина прикалывает на гвоздь список.
На рубку просеки - такие-то.
Опоры ставить - бригадир и двое подручных.
Натяжка провода - семь человек, пофамильно.
В конце списка - дежурные по кухне: дрова, вода (после работы).
На следующий день бредем по снегу один за другим. Пунктиром вдоль трассы обозначились тягачи. Последние сваи развозят по линии. Талип со звеном подходит к стене леса, расставляет людей по краям визирка*. Просека сорок метров шириной.
_______________
* В и з и р о к - сошка, колышек, по которому проходят место
напрогляд. Здесь употребляется в значении просеки.
- Отбивайте, как ниткой, ровно ведите, - говорит Талип. - Большой пень не оставлять.
Талип подходит к лиственнице, ударяет по ней обухом. На него сыплется лавина снега. Он утаптывает его вокруг дерева, оголяет ствол пониже и, поплевав на руки, р-раз топором! Дерево вздрагивает всем телом. Так начинается рубка просеки.
Ребята, по уши барахтаясь в снегу, стаскивают в кучу срубленный подлесок.
Крупные деревья свозят тягачами, сортируют для изготовления опор. Мелкий и густой подлесок рубить хуже - неподатлив. Если попадется кустарник, то вместо топора берем самодельные секиры из поперечных пил, заточенных под углом. Только звенят да белеют костями срезы. За рубщиками - "дружбисты" (они валят самые крупные деревья), затем раскряжевщики их перепиливают и складывают в штабеля. Парни машут топорами весь светлый день. Норма - гектар вырубки на звено, не вырубишь бурильщики остановятся, за ними станут линейщики. Главное звено в этой цепи - бурильщики, тяжелая артиллерия. Их сразу отличишь, им достается, пожалуй, больше всех. Тащат они свои орудия тягачами от опоры к опоре: не свернешь ведь с трассы. Вот установили на отметках бурильные станки, а легко сказать "установили": надо натаскать кряжей, вымостить, выровнять площадку. Пока греется вода, подтащить электростанцию, подключить, подготовить снаряды, заборники, желонки*. Вот и день прошел. Еще беспокоит неизвестность - какой грунт, не попал бы гранит. Наконец пробили скважину, забили сваи... И опять тащись к следующей опоре.
_______________
* Ж е л о н к а - один из видов земляного бура - трубкой.
А линейщикам что? Ломы, ваги в руки - и начинай собирать опоры.
Когда будет готова опора, бригадир подаст команду, подручные будут следить за растяжками, а тягач натянет трос через подающую стрелу, и опора медленно поползет к небу. Каждый четко знает, что ему делать, никакой толкотни.
Тракторист впивается глазами в бригадира, а тот задерет голову и только машет руками. Тут ошибаться не положено: сорвется опора - "дров" много будет. Когда она станет буквой "П", ею займутся верхолазы: натяжка провода, подвеска изоляторов, гирлянд. Лазят, как обезьяны, по опорам, висят на проводах; заделывают шлейфы (свободные концы). Смотреть на них без привычки - заболят позвоночник и шея.
...Как-то мне было предложено поискать лесоделянку для заготовки дров да присмотреть заодно строительный лес. Это между Мирным и Заполярным. Тогда еще не было ни дорог, ни пролазов. Напросились со мной Димка с Талипом. Вот мы трое вертолетом и выбрались. Все как полагается: поставили палатку, установили рацию, печь, уложили продукты, соорудили нары, Димка заправил пилу "Дружба" бензином, и собрались посмотреть округу. Не успели отойти и полкилометра, как кто-то из нас - уж не помню кто - обернулся и крикнул: "Палатка горит!" Наверное, отстрелил уголек из печки. Бросились мы обратно, Димка тогда здорово обгорел. А из всей провизии пригоршня сухарей осталась в котелке (котелок висел на сучке за палаткой).
Разложили мы сухари на три равные кучки. Я взял один сухарь из своей пайки и засобирался в дорогу.
- Смотри за больным, - сказал Талипу, - готовься встречать вертолет.
Дорога раскисла. Шел и думал, вернее, не думал - мечтал... Вот так бы прямо в Иркутск, к ребятам. В мокрых сапогах, с отросшей бородой... А не откусить ли кусочек от сухаря? Так, лишь бы подсластить во рту...
На вторые сутки вышел к речке. Лед посинел. Берег подъело солнце, до кромки льда надо водой брести. Переложил спички из кармана в шапку, ступил в воду, переждал, пока привыкну, и побрел дальше. Один шаг - и тут же по пояс. Хватаюсь за кромку льда, пытаюсь подтянуться, лед острый, из рук брызжет кровь. Кое-как вернулся на берег - торчат обломанные ветром стволы сушин. Надо торопиться, а то застряну. Разрываю майку, перевязываю порезанные пальцы. Принес три валежины. Попробовал ногой - крепкие. Годятся. Забрел в воду, уложил сушины на лед. Наконец-то отжался и распластался на настиле у кромки льда. Валежины прогнулись, вода подкатилась под самое горло.