— Пошли, — вновь повторил Ефим и шагнул вперед.
Штык вошел легко и быстро — крови почти не было. Трехлинейка — изумительное изобретение человечества. Кому и когда в голову пришла замечательная мысль придумать штык — длинное лезвие с тремя гранями? Когда сталь входит в плоть, крови почти нет — небольшая дырочка, которая тут же смыкается, образует характерный след, похожий на треугольник. Этим сейчас Ефим и занимался — ставил последнюю печать смерти, переходя от одного тела к другому. Все они — разбросанные на склоне косогора тела — были мертвы, однако он упорно подходил и вонзал длинное лезвие. Кровь все же стекала вдоль продольной канавки, и тогда он вытирал штык о траву, что не всегда получалось.
— Товарищ командир.
Он еще раз вонзил штык и только затем обернулся.
Пулеметчик стоял в метрах в десяти и ждал.
— Чего тебе? — спросил Сидорчук и друг осознал, что страшно устал. Усталость накатила внезапно, за какую-то секунду. И накатила она именно в тот момент, когда его окликнул боец. Зачем он это сделал и что хотел спросить?
— Товарищ командир, зачем?
— Anenerbe, — тихо произнес он, — приказ, иди — помоги.
Зачем? Действительно, зачем он поступил вопреки себе? Разве он бы не справился самостоятельно? Виной всему усталость, а прежде ее не было. Было все что угодно — равнодушие, противная горечь во рту, боль за грудиной…
Пуля вошла под лопаткой — свела мышцы и перехватила дыхание. Упала винтовка — Ефим о ней забыл. Валяющийся на земле мертвец улыбнулся — скривил рот и показал зубы. Повернуться и бросить взгляд — невозможно, тело ему уже не принадлежит. Медленно приближается земля — он ее не видит, только страшный оскал, куда Ефим и падает.
Сволочь, хочет сказать он, почему в спину? Почему сейчас?
Почему?
Почему?
Почему?
Сидорчук стоял слишком долго, и поэтому он решил, что промахнулся. Хотя и видел, как на спине вылезло бурое пятно, а сам Сидорчук вздрогнул и выронил винтовку. Сейчас повернется и глянет ему в глаза — то, что он боялся больше всего. Стоит. Минуту, другую и не собирается падать. Что он там произнес себе под нос?
— Anenerbe, — подсказал Ефим и, наконец, упал.
Он торопится — тащит еще теплое тело в низину. Затем бежит обратно за винтовкой и проверяет — опускает приклад в темную жижу. Вновь тащит тело и вновь примеряется. Что-то гундосит под нос — ругается.
Почему он выстрелил? Он же не собирался стрелять!
Сидорчук на него смотрит и что-то пытается сказать — шевелятся губы, которые вместо слов выдувают кровавый пузырь. Пузырь лопается. Гад, — говорит Ефим и продолжает смотреть.
— Это ты гад! — кричит он, — ты зачем в своих стрелял?
— Приказ, — говорит еще один кровавый пузырь.
— Какой приказ? Своих стрелять?
— Anenerbe, — шепчет Ефим и умирает — закатывает глаза и шлепается в грязную канаву. Шлепается сам, без посторонний помощи. Вздувается гимнастерка — последнее напоминание о Ефиме медленно уходит в темную воду. Туда же летит и вражеский пистолет, кажется, «Парабеллум». Теперь Ефим никто — гладкая поверхность мрачной канавы большого и враждебного леса.
This is a table
Вторая книга показалась копией первой, с той лишь разницей, что времена в ней затрагивались иные — предвоенные и военные. Кругом фотографии красноармейцев — вот они стоят, ощетинившись штыками, здесь уже идут колоннами, везут орудия — на телегах, тракторах, машинах. Линия обороны — население копает рвы. Копают одни женщины или дети. Мужчин не видать, их просто нет. Проводы на фронт — серая масса на сером листе бумаги, лиц не разобрать, у войны — одно лицо.
Виталий Борисович вздохнул и решил передохнуть — глотнуть старой заварки.
Война для него, как ни парадоксально это прозвучит, означала праздник. Именно в майский день на протяжении многих лет он отправлялся на площадь либо стоять в почетном карауле, либо дарить ветеранам цветы, либо просто стоять и смотреть. Всегда звучала музыка и почти всегда была прекрасная погода. Иногда он успевал вернуться домой и включить телевизор, чтобы вновь посмотреть и вновь послушать. Затем площадь пустела — на ветру трепетали огромные красные флаги, а многочисленные репродукторы мужественными голосами пели патриотические песни. Виталий Борисович слушал и думал, что так будет продолжаться вечно. Порой задавал себе несколько странный вопрос, на который, впрочем, сам и отвечал. Каждый год появлялись «новые» ветераны, хотя в принципе так быть не должно. Затем он смотрел фильмы про войну — садился на кушетку и погружался в далекий и страшный мир, где была война, горе и непобедимый дух народа.