Перемены. Они обязательно придут: либо ворвутся в один прекрасный день вероломно и нежданно, либо заползут тихо и незаметно — не менее коварные и беспощадные. Дашенька — это уже не та наивная и робкая девочка, десять лет — срок поистине космического размаха, особенно, что касается молодости, которая, кстати говоря, и наступила. Молодость сама по себе означает перемены, часто совсем другие, нежели которые ждут и на которые возлагают надежды.
Произошло все внезапно и неожиданно, когда Даша в очередной раз мыла пол на кухне. Привычное занятие, будничное, от чего и последующие события застали ее врасплох. Сообразить и понять, что происходит, в первые секунды она не могла. Платье оказалось на голове, а сзади кто-то сильно и решительно в нее проник. Кто-то — дядя Дмитрий — она слышала, как хлопнула входная дверь, поэтому и не обратила должного внимания, продолжая ползать на коленках. Она также не видела, как долго на нее смотрели вспыхнувшие дьявольским огоньком глаза, как сжались пересохшие губы и прокатилась удушливая волна искушения.
Она не кричала, не сопротивлялась и не плакала — она ждала. Терпеливо и покорно, понимая, что означал тот таинственный и непонятный запах, который она не могла определить, будучи ребенком.
— Прости, — сказал, наконец, дядя Дмитрий и отпустил ее.
Минуту она над чем-то размышляла, затем поправила платье и продолжила мыть пол.
Преодолеть себя — стать другим, намеренно что-то в себе уничтожив, ложно внушая, что избавился и забылся. Обман! Великий обман! Преодолеть себя невозможно. Можно умереть — похоронить того, другого, и родиться вновь, не прежним, знакомым тебе, а чужим и посторонним. За кем ты будешь приглядывать и удивляться. Многое он сделает иначе, вопреки тебе — отсюда и удивление.
Дашенька умерла — там, на кухне, и убил ее дядя Дмитрий. Убил помимо своей воли, от чего вскоре и запил горькую — пропал на неделю. И Даша была ему благодарна. Благодарна за то, что родителям не пришлось объяснять свое поведение, появляющуюся агрессию или болезненную меланхолию. И вновь во сне явился Ангел — забытый персонаж детских кошмаров — призрак, верхом на белом коне. Был он суров и молчалив. Пред ним — полчище нелюдей. На голове у каждой твари как бы венец покойника, лица же нелюдей — на лошадей похожие, изо рта огонь и дым исходит, хвосты подобно змеям изгибаются.
— Нет, — кричит девушка, — молчи! Ни слова не говори! Вспомнила я, все вспомнила. Не трогай его, папенька! Христа ради, не трогай! Не бери грех на душу — за ним уже идут.
И они шли — две тьмы с Запада. Одна скользила серой тенью, ползла змеей, облизывая пашни и равнины, а другая — похожая на темное облако саранчи — летела ночным небом… Ангел, как и девушка, все это видел, поправил сбрую — длинные пулеметные ленты и тяжело вздохнул — вылитый батюшка. Утром мрачный голос объявил: началась война.
Мужчин не осталось — еще вчера шумные улицы превратились в бабье царство. Баб неожиданно прибавилось: прежде моложавые женщины, симпатичные девушки и даже девочки — все они в одночасье превратились в баб — угрюмых старух в платках. А вся огромная страна — в армию. Солдаты были кругом и везде, выйти в штатском считалось неприличным. А никто без дела и не выходил, хотя продолжали звенеть пустынные трамваи, летать вороны и всходило солнце. Ему, вероятно, не было абсолютно никакого дела, что творилось внизу. Оно привычно занимало свое место в центре небосвода, изредка заглядывая сквозь перехваченные накрест бумагой слепые глазницы окон.
Колонны уходили молча, одна за другой направлялись на вокзал, где, натужено гудя, их ждали локомотивы — огромные бочки с красной звездой на лбу. И если вначале устраивали митинги, где хотя и недолго, но выступали — произносили короткие речи и приветствия, то вскоре отправляли буднично — рассаживали по вагонам и только.