Она остановилась и серьезными глазами посмотрела на Дашу.
— А вдруг дрова забрал кто-то другой?
— Какая теперь разница.
— Ладно, бог с ними, с дровами. В следующий раз ждать не буду и сразу тебе скажу, а хочешь, пойдем в лес?
Заманчивое предложение, хотя и опасное. Ни дорог, ни тропинок, да и путь не близкий. Сначала нужно подняться в горку — длинный и нудный тягун, а затем перейти речку. Нужен топор или пила, а где их взять?
— Не хочу в лес — опасно, — объяснила Даша. — Только нам и топором махать, не женское это дело.
— Возьмем моего папу. Он же мужчина!
— Мужчина-то мужчина, да ничего не видит. А зимой в очках, что без очков — хлопот еще больше, чем с малым ребенком.
— Я уже не ребенок, — возражала Клавдия.
И все же дрова они нашли — старый, непонятно как оказавший под снегом телеграфный столб возле обочины.
— Сходи за пилой, а я покараулю, — предложила Клавдия. — Или ты покарауль, а я схожу. Даша смотрела и не знала — смеяться ей или сердиться. Да кому в голову придет мысль тащить из-под снега старый столб?
— Какой столб? Телеграфный! Вы что! С ума сошли! — накинулась на них матушка. — Она ребенок, а ты-то! Взрослая девица! Ты что, в самом деле, не понимаешь? Это же диверсия! Столб распилить! Только этого они и ждут!
Перепугались. И от страшного слова, и оттого, что едва не совершили.
— Да пусть он триста раз сгниет! Этот столб! Не надо нам дров! Вы что, мерзнете? От голода пухнете?
Даша поняла: матушка перепугалась еще больше — как когда-то в далеком и забытом детстве…
Виталий Борисович ждал — терпеливо вглядываясь в старческое лицо, которое отгородилось от него незримой завесой.
— Простите, задумалась, — тихо произнесла Дарья Никитична, — о чем вы говорили?
— Я спрашивал, не было ли среди писем вашего отца какого-то особого, что произвело на вас сильное впечатление?
— Было. Странное и на него не похожее — просил поставить в храме свечку за грешную душу — а кого именно не указал. Вы знаете, в те времена кругом цензура, и в письмах тоже. Многое не разрешалось, а многое люди сами боялись — писали с опаской, о вещах малозначимых, как бы ни о чем. Важен был сам факт письма — человек жив и здоров, остальное приходилось домысливать, искать между строк.
— Поставить свечку? Он у вас верующий был?
— Война любого заставит верить. Без веры невозможно — каждый день мог стать и последним. Где день? Час и тот не каждому позволили прожить.
Виталий Борисович вдруг полез в карман.
— Я понимаю, это маловероятно… и все же посмотрите, не приходилось ли вам встречать этого человека, может быть мимолетно, случайно?
Старушка взяла снимок и долго его рассматривала. Изучала внимательно, словно перебирала в памяти, сверялась с кем-то и вновь смотрела.
— Вроде бы и не знаю, а вроде и знаю. Фото из прошлого, из нашего времени, поэтому и знакомо, а человек незнакомый. Вы и его ищете?
Виталий Борисович тоже глянул — уже в который раз на Ефима Пафнутьевича.
— Не могу сказать утвердительно, но он каким-то образом может быть связан с вами.
— Со мной?
— С вашей судьбой.
— То есть с батюшкой?
— Может, и с батюшкой. Не знаю, каких-либо фактов у меня нет, одни предположения и довольно сомнительные.
— Он кто? — спросила Дарья Никитична.
— Сидорчук. Ефим Пафнутьевич Сидорчук, пропал на фронте, как и ваш отец.
Она еще раз внимательно глянула на снимок, а он терпеливо ждал.
— У батюшки друзей на фронте не было, он бы обязательно написал — такой уж он был человек. Не написал, поэтому ваш Сидорчук ну никак не может быть его товарищем.
Дверь отворилась, вошел мужчина.
— Здравствуйте, — произнес он и нахмурился.
— Это ко мне, — объяснила старушка, — ветеранов ищут, таких как наш Семен.
Мужчина заметно успокоился, хотя и продолжать стоять у двери.
— Виталий Борисович, — представился милиционер и поднялся, — материал собираем, а кто как ни они могут нам помочь.
— Да, да, — сказал мужчина, — я все прекрасно понимаю, благое дело, нужное, а почему милиция?
— Вы, в самом деле, не волнуйтесь, так уж получилось. Возможно, они вместе воевали, как говориться, в одном окопе из одного котелка хлебали, а потом в бой ходили. Музей откроем, чтобы потомки помнили. Война-то прошла, многое забылось. Если наше поколение не помнит, что говорить о молодых?
— Да, да, — повторил мужчина, — я все прекрасно понимаю. Павлик не приходил? Я его сегодня целый день не видел.
Павлик сидел в соседней комнате, дрожал мелкой и противной дрожью — волновался. И ждал вызова на ковер — не дождался. Виталий Борисович поднялся, поблагодарил за прием и отбыл — спустился вниз по лестнице и нырнул в пелену дождя. Там же на лестнице встретил каких-то парней — они волокли наверх могучую железную дверь. Волокли именно туда, где он просидел недолгие полчаса.