Постепенно она успокоилась и притихла на его груди, время от времени судорожно всхлипывая, а затем неожиданно заснула, будто сумела сбросить с себя тяжесть последних лет, о которой так откровенно не рассказывала никогда и никому. Он же лежал, боясь пошевелиться, обнимая и осторожно прижимая к себе ее худенькое тело, и размышлял о том, что такие минуты истинной близости, близости душ, а не тел, вряд ли когда-нибудь повторятся, потому что трудное это дело, почти невозможное, вот так, до конца, раскрыться перед другим человеком, не лукавя, ничего не преуменьшая и не преувеличивая, не пытаясь хоть как-то выгородить себя, показать с лучшей стороны, что так свойственно человеческой натуре.
В пятом часу утра Василий осторожно, чтобы не разбудить ее, встал с постели. Отчаянно хотелось курить, и он, сидя на кухне, с нетерпением и удовольствием разминал тугую папиросу, вспоминая, какое безмятежно-спокойное лицо было у девушки, спящей сейчас в его постели. Мысль о том, что когда-нибудь она, возможно, и полюбит другого, но вряд ли сможет в той же мере довериться, как доверилась ему, была приятной и неприятной одновременно, и он постарался поскорее прогнать ее.
Такой вот была их первая совместно проведенная ночь, и пусть она не была их первой ночью в полном смысле этих слов, но Цветков не сменял бы ее ни на какую другую, потому что прекрасно понимал ценность ее доверия, полученного в подарок, а это было самое большее, что она могла ему в сложившихся обстоятельствах дать.
Тихую свадьбу выграли через месяц. Гостей было мало: из двенадцати его друзей-одноклассников в живых осталось только четверо. А Александра рада была пригласить старушку, приютившую ее когда-то в своем старом покосившемся домишке.
И потекла их жизнь, простая и размеренная, наполненная маленькими житейскими радостями, только одно тревожило ее - отсутствие детей. Она пробовала поговорить об этом с Василием, но услышала в ответ, что и без детей им неплохо, потому что главное для него на всем белом свете это она. По наущению Егоровны, желающей во что бы то ни стало понянчить дитя, Александра дважды ходила в больницу на консультацию, но ничего кроме того, что здорова и надо просто ждать, не услышала. Когда пришла в третий раз, то врач-гинеколог, старая седая еврейка Загальская с аккуратно выщипанными в тонкую ниточку бровями, отчего казалось, что она будет до конца жизни удивляться, как неожиданно и быстро каким-то буйным ветром занесло ее в этот Богом забытый Городок из родного Ленинграда, под каким-то предлогом отослала сестру из кабинета и сказала, отчаянно картавля:
- Послушай старую женщину и не ходи сюда больше, не рви себе душу, просто живи, надейся, жди и молись Богу. Война на каждого свой отпечаток наложила. Вот оттаешь душой, тогда и родишь, а я ничем тебе помочь не могу.
Александра не поверила ее словам, потому что считала, что все плохое осталось в прошлом, а в будущем, когда рядом с ней родной и такой надежный Василий, ничего страшного случиться просто не может.
Год проходил за годом, не стало доброй Егоровны, ей исполнилось тридцать, она сумела устроиться не без помощи Василия в школьную библиотеку и теперь меньше уставала на работе. Они по-прежнему жили дружно, однако, Александру стала иногда как-то раздражать постоянная опека, желание мужа всегда держать ее в поле зрения и наперед знать, что для нее важно и нужно. Сдержанный и молчаливый на людях, дома он становился совсем другим: не мог находиться в комнате за закрытыми дверями, потому что должен был видеть и слышать ее. Однажды Александра, сильно простыв и кашляя ночи напролет, чтобы дать ему выспаться, постелила себе в бывшей комнатушке Егоровны. На следующий день он попросил ее больше никогда этого не делать, потому что без нее все равно не мог сомкнуть глаз. Чтобы хоть иногда побыть в одиночестве, она попросила его никогда не заходить в библиотеку, и он вынужден был согласиться, хотя это ему не очень-то понравилось.
А в тридцать два она влюбилась в первый раз в жизни, горячо и безоглядно. Виктор Тимков приехал по распределению из Свердловска и был назначен директором соседней школы, с ним приехали жена, учительница биологии, и трехлетний сын.
Тимков и Александра встретились на курсах библиотекарей, которые проходили в его школе. Собственно говоря, ему на них делать было нечего, но он просидел часа два, постоянно посматривая на молодую женшину, отчего у нее билось сердце и горели щеки. А когда она уходила, то увидела его в коридоре и поняла, что он ее ждет. Тимков подошел, улыбаясь, и она не смогла удержать ответной улыбки.
-Знаете, я с утра сегодня встал и понял, что случится что-то очень хорошее. Вот и случилось, Вас встретил,- сказал он и взял Александру под локоть, увлекая к выходу.
Не сговариваясь, они свернули с центральной улицы и пошли к реке. Он рассказывал о своей семье, годах учебы, дальнейших планах и еще невесть о чем, и ей было радостно отвечать ему, и все сказанное казалось умным, необыкновенно важным и наполненным каким-то иным смыслом. Уже темнело, но уходить не хотелось. Повеяло прохладой, вода стала казаться свинцовой, сама река - пугающей бездной, а его рука, уверенно обнимающая за плечи, теплой и просто необходимой.
Они подошли к ее дому, когда было уже заполночь. Василий, сидевший на крылечке и ждавший ее, видел, как мужчина взял Александру за руку и стал о чем-то нежно и горячо говорить, а она кивала головой, соглашаясь и тихо смеясь. Цветков не стал дожидаться сцены прощания, вошел в дом и осторожно прикрыл дверь. Александра пришла вскоре за ним, сразу же зашла на кухню, где, как она чувствовала, ее дожидался муж, и сказала каким-то новым незнакомым голосом:
-Прости, что так получилось. Я не хотела...
А в ответ услышала слишком спокойное:
-Ты можешь делать все, что посчитаешь нужным.
Эту ночь она провела на старом теткином диванчике, а он в другой комнате за плотно закрытыми дверями. До нового учебного года оставалось три недели. Все это время они старались не встречаться, хотя Александра понимала, что обижает мужа молчанием, однако не нашла в себе силы поговорить даже когда собрала вещи, чтобы покинуть этот дом. В самом конце августа, вернувшись после работы, он нашел на столе письмо, в котором она просила простить ее и сообщала, что уезжает и будет работать в деревенской школе.
В этот вечер Цветков долго сидел перед листком бумаги, перечитывал написанное, словно надеясь найти среди торопливо начертанных неровных строк нечто новое, что первоначально просто ускользнуло от его внимания. Потом он хотел что-то начать делать, может, даже напиться или собрать и вынести из дома принадлежавшие ей оставленные вещи, или открыть все окна и проветрить дом, чтобы ни в одном уголочке не осталось запаха ее любимых духов, или тщательно вымыть, как после выноса покойника, полы... Все это, а может, и многое другое можно было сделать, но для этого надо было встать, а он не мог - жалость к ней и себе, к утраченной любви переполняли Цветкова, поэтому оставалось одно - сидеть и снова переживать боль, ужас и стыд не только от того, что все это произошло именно с ними и разрушило их жизнь, а так же и от того, что все, касающееся только двоих, происходило на глазах многих, давая пищу для злословия, домыслов и откровенных насмешек.