Обеспокоенная, вышла за ним из аптеки провизор Ангелина Ивановна, секунду смотрела, как стоит доктор, покачиваясь, на крыльце, не зная, как сделать шаг. Зазвать бы его назад, отогреться, вот только не пойдет ни за что, такая беда. У доктора Ясинского характер кремень, ничего не боится: ни орков, ни укров, ни систем залпового огня. На таких, как он, земля держится. Но вот не дойдет он сейчас до больницы, упадет в снег, замерзнет, умрет – на ком держаться будет земля? Ни на ком, сорвется со своей оси, понесется в глубины космоса, такие холодные, что военная стынь южным пляжем покажется.
Оглядела Ангелина Ивановна окрестности. Как назло, вокруг одни старухи, жмутся к стенам, прячутся от пурги трусливо в старые капоры. Пользы от них никакой – сами первые заблукают в метели, будут ныть, аукать, поползут на четвереньках по мокрому снегу. Видно, придется все-таки силой доктора брать, вести обратно в аптеку. Но что ему аптека, ему постель нужна теплая, чай с медом, покой…
Тут, на счастье, вынырнул из метели краснорожий орк с автоматом, встряхнулся, как пес, двинулся к горсовету – отогреваться. Бросилась к нему Ангелина.
– Господин военный, прошу помочь…
– Пшла, завалю!
Что говорила провизор орку, какие слова отыскала или, может, дала чего-то особенного из старых запасов, но только краснорожий, ворча и бранясь, взял все-таки доктора за рукав и повлек за собой. Доктор не сопротивлялся, шел послушно, как дитя, только пакет с лекарствами покрепче к животу прижал, вздрагивал от начавшегося артобстрела…
Очнулся он, только подойдя к больнице. Здание стояло, зияя полутораметровой дырой в боку. Из раны сочился черный, без электричества, воздух. Неподалеку скалилась еще одна дыра, тоже мертвая, черная…
Доктор глянул – и зашатался, уронил на землю белый сверток с лекарствами. Увидел, как наяву, обожженные трупы, лежащие в простреленном здании, багровую липкую кровь на кафельном полу, разодранные в смерть белые халаты…
– Достали-таки, – озабоченно сказал орк, с уважением осматривая дыры. – Из «града» садили.
Доктор, не чуя холода, сел в снег. Но из дверей уже бежали к нему старшая медсестра Наталья Онисимовна Андрухович и медбрат Иванчук, крепкий детина с рыжей шерстью через все лицо.
– Доктор, – кричала Андрухович, – что с вами? Вы ранены, доктор?!
– Да не раненый он, – сплевывая, отвечал орк. – Больной немного на всю голову – это есть…
Ясинский взял старшую медсестру за теплую жесткую руку, поглядел в глаза.
– Пациенты? – только и спросил он, сам испугавшись своего голоса – глухого, скрипучего.
– Живы, все живы, слава богу, отсиделись в подвале…
– Ну и славно, – проговорил доктор, теряя сознание.
Очнулся Ясинский в постели, накрытый двумя одеялами. Чувствовал он себя слабовато, но мысли были ясные: витамины через капельницу и цефтобипрол внутривенно делали свое дело. Кровать ему поставили прямо в кабинете, рядом с массивным столом заведующего. Он мысленно одобрил это – тесновато, но уютно. Гораздо хуже было бы лежать в большой и холодной палате.
Стоило доктору открыть глаза, как в кабинет вошла Андрухович, словно только того и ждала. Села рядом на стул.
– Станислав Владиславович, как вы?
Он слабо улыбнулся.
– Бывало хуже…
Андрухович положила ему руку на лоб – твердую, холодноватую.
– Температуру мы сбили, до пневмонии, надеюсь, дело не дойдет.
Доктор глядел на старшую медсестру и что-то его смущало. Андрухович перехватила этот взгляд, запахнула на себе пальто. И тут доктор понял: Наталья Онисимовна была не в обычном белом халате, а в коричневой драповой обдергайке.
– Электричества нет, – словно оправдываясь, сказала Андрухович. – Отопление отключили… Ничего нет, даже воды.
– Горячей или холодной? – спросил Ясинский.
– Ни той, ни другой. Вообще ничего.
Ясинский задумался.
– Очень быстро помещение вымораживается, – виновато сказала медсестра. – Нужно что-то решать, Станислав Владиславович…
В кабинет заблудшим коршуном заглянула крючковатая старушка – Елена Ивановна Повалий, депрессивно-параноидный синдром. Андрухович перехватила взгляд доктора, повернулась к дверям, сказала ласково, но твердо:
– Бабушка, идите в палату…
– Чего дают-то? – мрачновато, требовательно спросила Повалий.
– Ничего не дают. В палату идите, бабушка…
– Бабушка, – пробормотала та, жуя морщинистой губой. – Семьдесят лет была старая тварь, склеротичка проклятая, а теперь вот бабушка. Видно, смерть моя близко.