Ему никто не ответил. Все сидели молча, наблюдая, как начальник сосредоточенно перелистывает папку с делом. Переложив последний лист, полковник оторвал голову от стола. Его обычно добродушные голубые глаза смотрели жестко. Начальник управления принял решение.
- Будем брать, пора. И сразу ко мне. - Он обвел глазами подчиненных. - Других предложений или возражений как будто нет? Так и запишем, - улыбнулся Ковчук, и снова его взгляд приобрел обычное выражение.
Очная ставка
Воронкова привезли сразу после обыска в его квартире. С выражением крайнего негодования на холеном лице он нервно, энергично шагнул в дверь и направился было к маленькому столику, приставленному к массивному столу хозяина кабинета, но Ковчук указал на стул, одиноко стоящий посреди комнаты:
- Сюда, пожалуйста.
Воронков правильно истолковал этот жест. На побледневшем лице выступили красные пятна.
- Может быть вы, наконец, объясните, что все это значит? - он говорил тихо, как бы сдерживая переполнявшее его благородное негодование. Сначала вот эти люди. - Воронков кивнул в сторону сидящих возле окна Кучеренко, Чобу и Андроновой, - врываются в мой дом с обыском, а теперь вот вы, извините, не имею чести знать ваше имя и отчество, обращаетесь со мной как с преступником. По какому праву?
- Вы спрашиваете, по какому праву? - переспросил полковник, с интересом разглядывая Воронкова. - По праву закона, перед которым эти люди, как вы изволили назвать сотрудников уголовного розыска, несут ответственность... так же, как и я, начальник управления. А теперь разрешите напомнить, что вопросы здесь задаем мы, и чем скорее вы на них ответите, тем лучше.
Полковник говорил сдержанным, рассудительным голосом, только чуть прищуренные глаза выдавали, что это стоит ему немалых трудов. Он весь подобрался и даже, как показалось Кучеренко, помолодел. Во всяком случае, Петру Ивановичу не доводилось видеть его таким прежде. На Воронкова слова полковника не произвели впечатления. Глядя куда-то поверх лица Ковчука, он со скрытой угрозой сказал:
- Теперь я понимаю... Вы покрываете произвол своих подчиненных. Это возмутительно. Я буду жаловаться... Я требую, чтобы меня приняло вышестоящее руководство. Я это так не оставлю...
Глаза полковника сузились еще сильнее.
- Жаловаться - ваше право, гражданин... - Он сделал намеренную паузу, прежде чем назвать фамилию Воронкова. - К сожалению, сегодня у министра неприемный день, придется отвечать на наши вопросы. Не желаете - дело ваше. Мы люди не гордые, можем и подождать. - Он нажал кнопку звонка, и в кабинет тотчас вошел немолодой старшина. - Уведите задержанного, приказал Ковчук.
Воронков смерил старшину презрительным взглядом, встал, одернул пиджак, поправил галстук. Возле самых дверей он остановился:
- А что вас, собственно, интересует?
- Многое, гражданин Воронков. - Полковник пододвинул поближе толстую коричневую папку. В глазах Воронкова промелькнула тревога. "Дорого бы дал ты, - подумалось Ковчуку, - чтобы заглянуть в содержимое этой папки". - Да что же вы стоите, присаживайтесь, - продолжал он как ни в чем не бывало, знаком отпустил старшину и повернулся к старшему лейтенанту: - Товарищ Чобу, ведите протокол.
При упоминании о протоколе Воронков оторвал наконец глаза от папки и удивленно спросил:
- Какой протокол? Это что, допрос?
- Вы не ошиблись, гражданин Воронков, - подтвердил полковник, именно допрос подозреваемого Воронкова Олега Георгиевича, тысяча девятьсот...
Воронков не дал ему продолжить:
- Это я, значит, подозреваемый?.. - Он деланно рассмеялся.
- Да, пока подозреваемый.
- Что значит - пока?
- Видите ли, у нас так: сначала - подозреваемый, потом - обвиняемый, наконец - виновный. Конечно, не каждый подозреваемый становится обвиняемым, а тем более виновным.
- И в чем же вы меня подозреваете? - Воронков деланно рассмеялся. Это просто невероятно.
- Об этом поговорим немного позже, а пока расскажите о себе.
- А что рассказывать? - Воронков передернул плечами. - Вы, небось, и сами справки навели. Моя жизнь на виду, дом открыт, меня многие в городе знают, мое общественное положение известно. Что вас, собственно, интересует? - повторил он свой вопрос.
- Допустим, ваше занятие коллекционированием старинных вещей.
- Вот оно что! - воскликнул Воронков. - Кажется, я начинаю понимать. Меня оклеветали завистники, недруги, эти тупицы, бездари, которые абсолютно не смыслят в искусстве, а лезут туда же. А я всю сознательную жизнь занимаюсь собирательством. Это моя страсть и, без ложной скромности, могу сказать, что кое в чем разбираюсь.
- Охотно вам верю, Олег Георгиевич, - Ковчук согласно кивнул. Однако у вас дома при обыске не обнаружено никаких старинных предметов искусства. Это обстоятельство выглядит несколько странно.
Воронков снисходительно улыбнулся:
- Вы меня извините, товарищ начальник, но сразу видно, что вы собирательством никогда не занимались.
- Не приходилось, - полковник виновато развел руками. - Знаете, все недосуг как-то. Однако вы не ответили на мой вопрос.
- Тут и отвечать нечего, все ясно. Коллекционер бы меня понял сразу. Видите ли, я человек настроения, увлекающийся, так сказать. Главный интерес для меня представляет не сама антикварная вещь, а сам процесс ее поиска и последующего изучения. Часто к вещи как-то охладеваешь, привыкаешь, что ли... И расстаешься без сожаления. А потом все снова. Поверьте, это так интересно!
- Действительно, интересно. А кому вы продавали вещи, к которым, как вы выражаетесь, охладели?
- В музей, как правило, - не без пафоса отвечал Воронков. - Как истинный коллекционер. Я полагаю, что делал полезное и нужное дело. Пусть все, а не только одиночки, любуются красотой.
Сидящие поодаль Кучеренко, Чобу и Андронова незаметно обменялись выразительными взглядами, а Чобу даже что-то тихо пробормотал.
Полковник хотел продолжить, но его опередила Андронова:
- Разрешите вопрос, Никанор Диомидович? Ваши слова, - обратилась она к Воронкову, - не согласуются с фактами. В последние месяцы в музей вы ничего не сдавали.
- Значит, ничего не было. Странный вопрос.
- Не такой уж странный, если принять во внимание, что недавно вы приобрели весьма ценные вещи: французскую вазу, скульптуру "Похищение сабинянок", картины Сарьяна, Самохина...
- Вы забыли упомянуть Левитана, - с вежливой улыбкой произнес Воронков. - Ну и что из этого следует? Не украл же я эти вещи. Какой здесь криминал? А потом, я уступил их одному коллекционеру, москвичу, он меня буквально умолял продать, я согласился, тем более, что это - не мой профиль. Я больше по фарфору... Это очень приличный человек, знаток...
- И этот приличный человек, фамилия которого Карякин, тут же тащит в комиссионку так полюбившиеся ему вещи. Не кажется вам это странным? Кстати, Левитан-то оказался поддельным, Олег Георгиевич.
- Не может быть! - воскликнул Воронков, и было непонятно, к чему относилось это восклицание: к тому, что Карякин отнес вещи в магазин или к сообщению о поддельности картины.
- Все может быть, гражданин Воронков, - Андронова не стала уточнять, что именно она имела в виду под этим "может быть". - Однако Карякин утверждает, что не покупал у вас ни картины, ни вазу, ни скульптуру, а вы сами просили сдать их в комиссионный. Кстати, сколько вы заплатили за них Сухаревской и этому старичку-пенсионеру?
- Право, уже не помню, - Воронков посмотрел в глаза Андроновой. - Да и какое это имеет значение? Бывает, купил дешевле, продал дороже. Обычное дело у коллекционеров.
- Это обычное дело на юридическом языке называется спекуляцией, заметил Ковчук. - Статья 161, скупка и перепродажа товаров или иных предметов с целью наживы.
- В таком случае любого коллекционера можно под эту статью подвести. Да и где доказательство спекуляции? Этот Карякин может утверждать все, что угодно. - Воронков словно забыл, что он говорил о своем знакомом пять минут назад. - Я ему пошел навстречу, из уважения, а он вот каким негодяем оказался.