Лихорадочно орудуя взбесившимся рычагом управления, я умудрилась провести «дорнье» над самой вершиной холма, в который он собирался врезаться.
Каким-то чудом, на одном двигателе и практически на одном крыле, мне удалось продержаться в воздухе достаточно долго, чтобы перевалить через холм и приземлиться на первом же ровном участке. С минуту я сидела совершенно неподвижно, слушая, как гудят и погромыхивают на ветру открепившиеся от крыла листы обшивки. Я вынула мятный леденец из бумажного пакетика, который всегда брала с собой на всякий пожарный случай, и закинула его в рот. Потом нашарила в кармане карандаш и, пристроив на колене блокнот, сделала несколько беглых записей.
Позади послышался гул легкого двигателя, и «шторк» Эрнста легко приземлился в двадцати ярдах от меня. Мы вылезли из своих кабин одновременно.
Лицо у него было белее мела. Все еще держась рукой за дверцу кабины, он стоял и просто смотрел на меня немигающим взглядом.
В конце концов, поскольку кто-то должен был нарушить молчание, я сказала:
– Со мной все в порядке, Эрнст. Все в порядке.
Он продолжал стоять неподвижно. Словно это он, а не я только что чудом избежал смерти.
Болезнь Эрнста началась в тот год. Вероятно, для него она являлась единственным выходом из невыносимой ситуации.
Однажды утром он вошел в свой кабинет и увидел, что рабочий стол завален совсем уж неимоверным количеством бумаг. Он истерическим голосом крикнул адъютанта:
– Как вы смеете захламлять мой стол? Тут карандаш положить некуда! Что это за мусор?
– Это накопилось за несколько дней, герр генерал. Вы здесь не появлялись.
– Да, у меня были более важные дела. Уберите все это.
– Герр генерал?…
– Уберите все это.
– Но что мне с этим делать?
– Бог мой, не знаю. Сожгите все к чертовой матери. Что это, кстати?
– Главным образом отчеты, герр генерал. И несколько писем, которые вам нужно подписать.
– Где письма?
Адъютант показал на одну из стопок.
– Хорошо. Это оставьте, а все остальное отнесите Плоху.
Плох разберется со всеми бумагами. Он человек толковый. Эрнст не знал, что бы он делал без Плоха.
Оставшись один, Эрнст безучастным взглядом посмотрел на стопку писем.
В самом низу лежал контракт. Заказ министерства на одну тысячу новых «Ме-210». «Ме-210» являлся усовершенствованной версией неудачного «110-го», столь плохо зарекомендовавшего себя в ходе операции «Орел». Вернее, не являлся. Профессор Мессершмитт взял чертежи у своих конструкторов и просто самолично все перечертил. Это был совершенно новый самолет. Профессор Мессершмитт по-настоящему любил только новые самолеты. Первый «Ме-210» не летал еще ни разу.
Эрнст подписал заказ на тысячу самолетов, экспериментальный образец которых еще даже не поднимался в воздух, и отложил документ в сторону. Он высыпал несколько таблеток в ладонь и проглотил их, запив глотком бренди из фляжки, которую носил в заднем кармане. Он полагал, что Мессершмитт знает, что делает, и в свете сложившихся между ними отношений только на эту мысль ему и оставалось полагаться. Но временами Эрнст испытывал приступы приятного возбуждения и упоительного головокружения, словно катался на ярмарочной карусели, и плевать хотел на все. Ибо разве это была не ярмарка? Куда ни глянь, повсюду вокруг сверкали яркие огни, звучала жизнерадостная механическая музыка, мелькали гротескные персонажи в грубо намалеванных масках и свершалось бесконечное триумфальное движение по кругу.
В конце весны Эрнста вызвали к Толстяку в Прусское министерство.
Толстяк был мрачен. Он кивком указал Эрнсту на кресло в дальнем конце своего огромного стола. Не предложил Эрнсту сигарету, сигару или бокал вина и не стал заводить разговоров о тактике воздушного боя в Мировой войне. Он сразу приступил к делу.
– Мне нужны конкретные цифры. Данные по производству истребителей и бомбардировщиков за последние три месяца и надежный прогноз до конца года.
У Эрнста мгновенно промокла рубашка от пота, и давно знакомая боль запульсировала в ушах.
Спустя несколько мгновений Толстяк отщелкнул большим пальцем крышку шкатулки с турецкими сигаретами и подтолкнул ее к Эрнсту. Откинулся на спинку кресла: прямо Юпитер – встревоженный, но по-прежнему величественный в своем увешанном медалями мундире.