Что-то плеснуло — шум, который не походил на движения волн. Альтаир прищурилась, вглядываясь. Вдруг узор волн возле опоры, на которой покоился южный выступ высокого моста, нарушился. Оптический обман… нет, вот опять, а потом еще раз. Что или кого бы туда ни швырнули, оно или он всплыл. Альтаир застыла, оставаясь совершенно неподвижной, и покачивалась вместе с течением, которое двигало также и пловца и несло его в одном направлении с ее отвязанной лодкой мимо Рыбного Рынка, сквозь переменчивый блеск луны и отраженный свет фонаря на веранде Моги. Мимо тянулись черные опоры высокого моста. На черной блестящей воде появилось и снова исчезло кружащееся пятно — там, где отражался свет фонаря с веранды Моги.
Там кто-то боролся за жизнь. Альтаир вовсе не считала смерть привлекательной. Но борьба за жизнь — уж она-то, по крайней мере, заслуживала внимания публики. Заслуживала любопытства или чего-то вроде человеческого сочувствия.
Блеснуло что-то белое, потом плеск во тьме. Никакого движения волн. Шум воды, плещущей у опор, звучал не в такт с этим звуком. Альтаир как можно тише протянула шест и пошарила в воде на средней глубине.
Поверхность воды пробила рука. Потом снова, прямо возле лодки, и пальцы ухватились за стойку и снова соскользнули, не найдя опоры.
Альтаир встала на колени на рейки приподнятого носа и пошарила шестом возле опоры, сама того по-настоящему не желая. Что бы люди ни бросали в канал — это их дело. Но эта одинокая борьба внизу, в брюхе старого Дета, была такой упорной, такой ужасной. Старый Дет сожрал кусок, который не мог проглотить; и как водяная крыса, Альтаир стояла на стороне этого куска, а не хищного черного старого Дета.
— Дай ему шанс, помоги ему, дай побороться!
— Дура! — прошептал другой голос в ее черепе. Может быть, за тобой наблюдают. Ведь вокруг мосты. Убийцы отправились туда, в Верхний город. Может, именно в это мгновение они смотрят на тебя.
За ней может наблюдать и кто-нибудь другой. Люди Моги. Или обитатели реки, которые продавали информацию в еще худшие места и которые, возможно, продали бы и душу, так как хорошо знали, какую цену имели на реке душа и хлеб.
Шест уткнулся во что-то податливое, у самого дна. Что-то глубоко в воде потянуло его, схватило, поползло по нему вверх…
Альтаир набрала воздуху, крепко уперла шест в скалистое дно и толкнула лодку назад, но это что-то потянулось за шестом, тяжело повисло на нем. У носа лодки плеснула вода; наверху появилась белая рука и ухватилась за край лодки прямо возле колен Альтаир. Она вытащила из-за пояса крюк и в немом ужасе увидела, как пальцы снова потеряли опору и начали соскальзывать.
Вонзив в эту руку крюк, она, возможно, смогла бы ее удержать. И искалечить на всю жизнь. Крюк был верным средством. Но эта вызывающая сочувствие попытка удержаться могла быть трюком, ловушкой; тонущий человек может утащить ее в черную воду, и они оба утонут.
Пальцы соскальзывали. Альтаир свободной рукой схватила эту уходящую вниз руку и потянула, потом бросила крюк, ухватилась обеими руками, уперлась босыми ногами и потащила человека в лодку, потом встала и собственным весом выровняла накренившуюся лодку. Над краем лодки показалось вялое тело мужчины, рука, голова и плечо, но у нее уже не было сил тянуть дальше.
Мужчина, висевший в ненадежном равновесии на носу ее скипа, был светлокожим и светловолосым, молодым и хорошо сложенным; огромное расточительство скормить такого рыбам и угрям, даже если он действительно был тем, за кого она его принимала: каким-нибудь бедным должником или кем-то, кто вступил в конфликт с бандами. А скорее всего, член банды, и тогда было бы самым разумным дать ему снова соскользнуть к рыбам и опорам.
Но Альтаир осталась в той же позе, и, упираясь ногами и переводя дыхание, крепко держала скользкое запястье, пока лодка дергалась и качалась. Потом Альтаир наступила на руку мужчины, встала коленями ему на спину и вытянула из воды вторую руку, пока он снова не соскользнул. Теперь у нее были обе руки.
Тянуть.
Дура. Дура. Проклятая дура!
Ей не хотелось ни быть убийцей, ни участвовать в убийстве. И тем, что она не проехала просто мимо него, она привела себя к этому вынужденному решению.
Она резко опустилась на рейки пола — бум — наставив на заднице синяков, и совсем перетащила мужчину через край лодки, напрягаясь до боли, и этого хватило, чтобы он остался на борту и она могла бы его отпустить, а все вместе было уже достаточным благодеянием по отношению к чужаку. Но она набрала воздуху и продолжала трудиться, заставляя тем самым закачаться лодку, перегнулась через его спину и из последних сил выудила из воды одну из его ног, обхватила и тащила на борт до тех пор, пока он вялой, мокрой кучей не лег на доски.
Теперь он больше не был тормозом для скипа. Лодка медленно вертелась, натыкалась на опоры и вертелась опять. Альтаир склонилась над чужаком, уже с синяками на коленях, села верхом на этот выброшенный водой человеческий обломок, изо всех сил нажала на спину, выдавливая из него воду, и давила, давила и давила, раз, два, пока он не начал судорожно выкашливать воду на дно лодки. Скип плыл по течению, то и дело натыкаясь на опоры, и каждый удар был для Альтаир будто синяком на чем-то, что значило для нее больше, чем это полузахлебнувшееся, безнадежное ничто. Она чертыхалась перед каждым вдохом. Проклятый идиот! Разобьет мою лодку! Будь ты проклят, что упал в мой канал! Не моя вина. Переложи ее на них! Ну что я сделала, что вынуждена этим заниматься? (Ррумс.) Проклятье!
На мгновение они оказались в лунном свете, когда скип несло между мостами и висячими переходами. Толчки и удары, отскоки и новые удары. Альтаир позволила скипу плыть по течению и вертеться, а сама продолжала обрабатывать мужчину, не находя возможности бросить это занятие. Проклятье, проклятье, проклятье…
— Ну, давай же, дыши, в конце концов!
И он действительно задышал. Она почувствовала, как он давился и опять застывал, как из него выходила вода. И она снова давила на него, и ругала его, и хрипела, и чертыхалась, пока он судорожно не задвигал руками, а лодка не попала в водоворот у пирса Вентани. Альтаир продолжала работать в ритме насоса, потому что нужно было вызывать рвоту как можно дольше, чтобы он смог задышать. Она давила и мяла его, когда он начинал задыхаться, пока его не вырывало и сквозь его горло не проходил новый полужидкий вдох.
Лодка с треском ударилась боком о балки пирса, от удара зубы Альтаир щелкнули. Старый Дет оживал, когда менялись приливы. Надавить, отпустить. Надавить, отпустить, пока хрип не стал затихать, и дыхание не уподобилось ее собственному. Рруммс, — еще одна опора, потом головокружительное вращение в лунном свете у спящего сборища лодок, привязанных на ночь к Висельному мосту.
Альтаир оставила молодого человека дышать самостоятельно. Он лег щекой на палубные доски, выгнулся в попытке дышать, потом лег плашмя, и его бока тяжело заработали, стараясь втянуть как можно больше воздуха. Его лицо стало белым, как простыня; красивое лицо — теперь, когда с него исчезли следы удушья, прекрасное лицо, похожее на мертвое, его профиль вырисовывался на грубых досках скипа; Альтаир вдруг увидела, что сидит на самом красивом мужчине, какого когда-либо видела, и он умирает — точно так же, как умирает все прекрасное, что реке удается заполучить в свои черные когти.
Если он не захлебнется, то его убьет лихорадка. Он наглотался слишком много воды.
Так умерла ее мать. Она спасала котенка из прилива старого Дета. И килевая волна маленькой баржи перехлестнула палубу лодки. Никто не выживал после этого.
Проклятье. И этот тоже. К предкам все!
Он дышал. Она почувствовала его судорогу, слабое движение, но на этот раз он сделал попытку поддержать себя руками; попытался пошевелиться. Альтаир скатилась с его ягодиц, а он пытался переползти подальше на сухой дощатый настил и убрать ноги со дна лодки; он подтягивался за рейки, и Альтаир попыталась ему помочь, но он был слишком тяжел. Он полежал, хрипя и кашляя, потом попытался переползти дальше, как будто был единственным участником этого события, как будто совсем ничего не чувствовал, ничего не знал, кроме холодной воды на своих подошвах и твердого дерева перед собой. Он подтянул одно колено, передвинулся дальше, снова подтянул его, искривил плечо и подтянул руку под себя. Теперь они плыли в тени моста, опасно приближались к собранию лодок канальщиков, которые расположились тут на ночь. Альтаир выпрямилась и взяла шест, несколько мгновений отталкиваясь им, так как течение Большого Канала неестественно косо шло туда, где в него рядом с Висельным Мостом открывалось устье Змеи. Альтаир уклонилась от столкновения и представила себе, сколько любопытных глаз наблюдали за ней со стоящих вдоль берега лодок, подумала также о зрителях среди бездомных на мосту, которые могли видеть ее и голого, бледного, как морская звезда, мужчину, в ее скипе.