Телохранитель Артем получил ее из Славкиных рук, и они вернулись в загородный дом, находившийся по Ярославскому направлению в прелестном местечке над речкой, носившем прелестное название: «Охраняемая зона номер 2».
На въезде охранник, узнав Люлю, поднял шлагбаум, но вышел из будочки и направился к ее машине, точнее, к машине Артема.
– У вас проблемы с канализацией, Людмила Афанасьевна?
У нее не было проблем с канализацией. Она удивилась вопросу.
– Тут приезжали двое. Сказали, что поступил сигнал – в нашей зоне якобы канализация неисправна. А я им ответил, что общей канализации у нас нет, у каждого своя. Тогда они назвали ваш дом. Я их не пустил, Людмила Афанасьевна. Смурные какие-то ребята.
Люля посмотрела на Артема. Тот кивнул.
– Вы правильно сделали, – сказал Артем охраннику. – Спасибо. Сами понимаете, одинокая женщина, вдова… Вы и впредь будьте начеку, ладно?
Люля вытащила из портмоне сто долларов и вручила их охраннику. Тот не отказался, хоть и принял деньги с видимым смущением.
– Что, Артем, подбираются ко мне, как вы думаете? – спросила она почти весело, когда они вошли в дом.
– Подбираются, Людмила.
– А если бы они догадались раньше меня сторожу стольник дать, что тогда? Взял бы он у них?
– Возможно.
Люля засмеялась.
– Воз-мож-но… – повторила она. – А если вас подкупать будут, вы как, продадитесь?
– Обижаете. Зачем вы так, Людмила? Я человек с понятиями. С меня Афгана хватит.
– Простите, Артем.
Он молчал.
– Пожалуйста, простите, – снова попросила она. – Мы ведь за все время парой десятков слов только перекинулись, согласитесь, я вас совсем не знаю. А в наше продажное время…
– Не извиняйтесь. Я понимаю, вам трудно сейчас. Не обижаюсь, не беспокойтесь. Особенно если ужинать дадите, – улыбнулся Артем.
– Господи, – спохватилась Люля, ведь, пока она ужинала у Славки, Артем сидел в машине голодный!
Она направилась на кухню, приготовила омлет на сметане с грибами и ветчиной и долго звала Артема, пока не поняла, что его в доме нет.
Ей стало не на шутку плохо.
«Я человек с понятиями. С меня Афгана хватит», – крутилось у нее в голове. Слова, это всего лишь слова… Всего лишь слова… Он ее бросил? Оставил территорию для убийцы?
Она рванула к входной двери, проверила запоры, включила сигнализацию. А охранник на въезде в зону? Он взял у нее сто долларов, но, как знать, может, он уже взял пятьсот у убийц?
Минут через двадцать раздался звонок в дверь.
Артем.
Люля до рези в глазах вглядывалась в глазок: один? Или кого привел с собой?
Открыла все-таки. Привалилась без сил спиной к стене прихожей.
– Я решил посмотреть, в целости ли забор, – озабоченно произнес Артем на пороге. – Вы что, Людмила?!
Ее трясло от рыданий без слез. Ей было стыдно до обморока, и в то же время она понимала, что теперь шкурный страх за свою никчемную жизнь будет повсюду бежать впереди нее, подозревая и обижая всех тех, кто рядом с ней…
Кажется, она просила прощения. Что-то слишком сложно и длинно объясняла. Артем слушал-слушал, потом коротко перебил:
– Глупости какие. Поесть-то дадите?
И, уже наевшись, сообщил, что в одном месте, там, где бетонная стена прилегает к лесу, сделан подкоп. Точнее, подкоп находился в процессе: за стеной кто-то орудовал лопатой. Пока Артем выбрался с территории и добежал до места подкопа, там, разумеется, и след простыл от копателя.
Он охране уже сообщил, меры приняты немедленно. Владельцы дач в «Охраняемой зоне номер 2» платят за свою безопасность немалые деньги, так что ребята постарались: подкоп засыпается, а по «зоне» отправился наряд с намерением выявить любую несанкционированную личность…
– Не беспокойтесь так, Людмила, – говорил Артем, налегая на десерт, ванильное мороженое с орехами, которое он страшно любил. – Тут народ серьезный, я с ними потолковал. Я вам честно скажу: эти ваши железные двери вместе с сигнализацией – это все фигня, плюнь и разотри. А зато вот тот мужик, что охраняет въезд, – вот это и есть препятствие. Я с ним тоже поговорил – он человек, понимаете? Нормальный человек, с понятиями… Если будете подозревать всех, Люда, крыша поедет. Так что вы не нервничайте. Я с вами. И я – я тоже препятствие. Так-то, Людочка.
И он накрыл своей большой ладонью ее руки, сцепленные в отчаянии на столе.
Люля подняла на него глаза.
Он поспешно убрал руку.
Артем был холост, в силу чего располагал своим временем полностью. Да и то, его грубоватое и обычно угрюмое лицо с двумя шрамами (один поперек брови, черной и густой; второй по краю верхней губы) вряд ли вызывало бурный прилив женского энтузиазма. Его рабочими часами у Люли были ночные, днем он отсыпался. Проще было, коль скоро его никто и нигде не ждал, чтобы отсыпался он в доме у Люли. Она отвела ему комнату, ни разу не задумавшись о постоянном присутствии мужчины в доме. Только сейчас, в первый раз, когда он поспешно снял теплую, большую ладонь с ее сжатых кулачков, она вдруг подумала о том, что он мужчина, который фактически живет в ее доме.
После этой мысли ее ночь осложнилась. А что, если он – вдруг! – неправильно понял ее любезное предложение жить в ее доме? А что, если он…
Но он – ничего. Ничего не подумал, не предпринял, не сделал ложных выводов.
И Люля, беспокойно проворочавшись в постели полтора часа, благополучно заснула.
…Для того, чтобы проснуться в руках Артема.
Он полулежал рядом, поверх одеяла, поглаживая ее по плечу.
Встреча их взглядов была трудной: ее недоумение, в котором вот-вот родится негодование; его напряжение, вот-вот готовое перейти в чувство вины…
– Вы плакали во сне, – сказал он, поднимаясь. – Я хотел вас успокоить.
Люля провела рукой по подушке: она была влажной.
– Спасибо, Артем. Я оценила… Но…
– Я понял.
– Я хочу сказать…
– Я понял, – резко повторил Артем.
…«Измена – это понятие, постороннее чувствам. Оно проистекает из морали, то есть от ума, а не из чувств, которые свободны по своей природе. Люди накладывают понятие измены на чувства, как вериги. Как обязательство, как долг, – вопреки чувствам. Но разве можно обязать чувства? Кто имеет право лишить другого человека бесценного опыта для души и для тела? Только потому, что в нем говорит ревность и собственническое чувство? Я бы никогда не стал тем, что я есть сейчас, если бы я не прошел свой опыт, Люля. Если бы я его не пережил, то Золушка осталась бы для меня навсегда посудомойкой. И разве я могу тебе вменять в обязанность верность? Нет, Люля, таких прав я не могу себе присвоить. Ты свободна, помни это…»
Она тогда очень удивилась. Даже неприятно удивилась, ей совсем не понравилась свобода, которую он ей предоставлял. Она была достаточно ревнива, но видела, что Владька свободы от нее не искал: он ее успел поиметь в избытке до нее. Нет, Люля знала, что подвоха в его словах не было, в том смысле, что он не пытался ничего выгадать для себя. Он действительно готов был предоставить свободу ей, но ей это не нравилось. Она не хотела свободы от него. Она его не понимала.
А вот сейчас поняла. Артем нисколько не привлекал ее как мужчина, но, боже мой, как легко было бы сейчас замкнуть его сильные руки на себе! Руки, явно истосковавшиеся по нежности, по женщине…
Это было бы легко и почти естественно в данных обстоятельствах: ей остро требовалось тепло, поддержка – мужская поддержка, конечно, не дружеский бабский треп… Да и не было у нее подруг, если честно. Люля всю жизнь полагалась только на себя и к задушевным отношениям с детства не была приучена. «Ты дикая, – говорил Владька. – Ты никогда не знала ласкающей руки и не веришь ей. Мне нравится тебя приручать, дикарка моя…»
И Владька ее приручил. Она доверилась ласкающей руке, и теперь ей было плохо без нее. А в руках Артема ей почудилось то самое тепло, та бережная уверенность, в которой она так нуждалась сейчас… И у нее все было, чтобы позволить этим рукам замкнуться на себе: и желание ощутить их нежную опеку, и великодушное разрешение Владьки.