Дальше – хуже. Варвара Прокопьевна, упиваясь собственной властью, превращала каждый день молодой женщины в изощренную пытку. Придирки стали ее любимым развлечением: не так поставила чашку, не той тряпкой протерла пыль, недостаточно белоснежной скатертью стол накрыла. Поводом для взрыва мог стать любой, самый незначительный пустяк.
Оставаясь наедине со снохой, свекровь срывалась на безудержную брань, обрушивая на нее потоки грубых, нецензурных слов. Ее лицо, испещренное сетью морщин, искажалось от злобы, глаза метали молнии. Ангелина, съежившись, пыталась спрятаться в себя, но ядовитые стрелы оскорблений находили ее повсюду.
Но стоило появиться на пороге Михаилу, как происходила невероятная метаморфоза. Злобная фурия превращалась в образец добродетели и педагогического совершенства. Голос, минуту назад изрыгавший проклятия, становился слащаво-медовым, речь – напыщенной и нравоучительной. Варвара Прокопьевна изливалась с такой помпой, как будто всю жизнь только и проводит в окружении аристократов и педагогов.
Ангелина с горечью наблюдала этот спектакль, осознавая, что муж слеп к истинной сущности своей матери. Михаил видел лишь фасад – идеальную мать, заботливую хозяйку, мудрую советчицу. Он не хотел даже задумываться о той тьме, что скрывалась за этой маской, не верил никаким слухам.
В углу, всегда в сторонке от мирской суеты и семейных дрязг, обитал старый свекор. Его лицо, иссушенное ветрами и заботами дворового хозяйства, было испещрено глубокими морщинами. Он видел и слышал все: слышал язвительные выпады Варвары Прокопьевны, видел страдания своей жены. Но молчал. Годы жизни со вздорной супругой научили его осторожности. Понимал, что любое вмешательство только усугубит ситуацию, превратит его в еще одну жертву своей склочной супружницы. Старик давно усвоил правило: держаться подальше от распрей, в коих она непременно была зачинщицей и завсегда выходила победительницей.
С каждым днем Ангелина все больше убеждалась в своей беспомощности. В этом доме никто не мог ее защитить. Михаил ослеплен, свекор запуган. Она оказалась один на один с женщиной, которая день за днем методично уничтожала ее личность.
Призрачное счастье, на которое она так надеялась, с первых дней семейной жизни растворилось в безрадостных буднях. Каждый новый день походил на предыдущий – череда придирок, оскорблений и унижений. Ангелина все глубже погружалась в себя: душа ее угасала, взгляд тускнел, вера в лучшее обращалась в пар. В ее сердце поселился холод, и она все чаще задавалась вопросом: а сможет ли выжить в этом аду? Сможет ли сохранить хоть что-то от себя, от той себя, которая когда-то мечтала о любви и счастье? Или навсегда останется жертвой старой склочницы, запертой в клетке собственной ненависти и злобы?
А еще безумно раздражало старую Варвару Прокопьевну то, что жить приходилось в одном дворе – в волости, где каждый сантиметр, по гордому заявлению старухи, принадлежал ей одной. Молодые поселились в доме, чтобы, по словам свекрови, «соседи языками не трепали», а старики перешли во флигелек – добротный, двухкомнатный, с печным отоплением. Но все равно ощущала себя на правах приживалки – вроде бы и хозяйка в доме, а ютится, как несушка, в сарае. Казалось, ничто не способно было умилостивить «владычицу» – ни покорность и трудолюбие молодой снохи, ни появление на свет внука.
Глава четвертая
Ангелина сидела у окна, ее взгляд блуждал по осеннему пейзажу, в котором отражалось ее внутреннее состояние. Листья, когда-то яркие и полные жизни, теперь медленно увядали, теряя свои краски под натиском холодного ветра. Они опадали один за другим, как мечты, горевшие когда-то в ее сердце, но теперь превращались в пепел, оставляя лишь горький осадок утраты.
Каждый день в доме свекрови напоминал позднюю осень, и ничто не навевало пушкинской атмосферы. Стены, овеянные недовольством и упреками, невысказанным «ты здесь чужая», сжимались вокруг нее мрачными тучами, готовыми разразиться дождем.
Ангелина ощущала себя, как эти листья на ветру – потерянной и покинутой. Ее радость и надежды исчезали, как последние яркие краски в осеннем лесу. Она не могла избавиться от ощущения, что ее жизнь, как и природа вокруг, постепенно увядает, оставляя только пустоту и тоску.
Внутри нее раздавался тихий стон, когда она понимала, что ее душа становится такой же тусклой, как опавшие листья, безжизненно лежащие на земле. Серые будни, полные раздражения и непрекращающихся споров, вытягивали из нее последние силы. В этом доме, полном злобы и недовольства, она сравнивала себя с осенью – бледной тенью самой себя.