Ангелина не прекословила, обиды терпела безропотно, никому ни о чем никогда не жаловалась, внутренне изнывая от одиночества, обиды и безысходности. Часто плакала ночами напролет, беспричинно битая языком свекрови и кулаками пьяного мужа. Наутро, безмолвная и смиренная, шла кормить домашний скот и птицу, потом бежала на работу, вечером спешила за Антошкой в садик и оттуда прямиком домой – снова управляться по хозяйству.
Михаил часто выпивал, возвращался домой поздно, всегда уставший и безучастный. На выходные норовил убраться из дому, попьянствовать (так и говорил!) с друзьями. Философия его была грубой и простой, как вырезанная топором фигурка: женился, ребенка «начудил» (как он цинично выражался), а значит, отдал долг обществу, выплатил ипотеку совести. Теперь, по его мнению, наступило время собирать дивиденды с этого «вложения», время гулять и наслаждаться, пока песок не посыпался из-под ног. Он видел себя не отцом и мужем, а этаким пилигримом, странствующим в поисках удовольствий, где каждая встреча – лишь короткий привал перед новым витком гедонистического паломничества.
Ангелина не спорила, старалась не привлекать к себе внимания и жить ощущением одного дня. Не оттого вовсе, что боялась крушения брака, побоев мужа или жгучего языка свекрови, а потому, что весь смысл жизни сосредоточился на малолетнем Антошке – в нем материализовалась заветная мечта быть кому-то нужной, любить всецело, беззаветно и получать в награду такую же бескорыстную любовь, чистую, как хрусталь, несокрушимую, как гранит.
– Ой-ей-ей, – не упускала случая поддеть сноху Варвара Прокопьевна, – Золушку из себя изображает, страдалицей прикидывается. А сама, небось, только и думает, когда мы с дедом Богу душу отдадим, чтобы к рукам все прибрать. Так вот, запомни, окаянная, раз и навсегда: такого счастья тебе ни за что не дождаться – и с того света покою не дам!..
Слова свекрови, пропитанные ядом зависти и злобы, въедались в кожу, оставляя невидимые, но болезненные рубцы. Ангелина привыкла, научилась пропускать их мимо ушей, словно шум ветра в неплотно закрытом окне. Главное, что Антошка не слышал всего этого, не впитывал эту злобу, не отравлял ею свою детскую, еще не огрубевшую душу.
Откуда в этой сухой, иссохшей годами женщине столько желчи! Может, сама жизнь ее так потрепала, что взамен радости и тепла поселила в сердце ледяную пустоту. Как ни странно, она жалела ее по-своему, украдкой, как жалеют бездомную собаку, бросая ей кусок хлеба из жалости, а не из любви.
После очередного выпада свекрови Ангелина, опустив голову, торопливо собирала со стола грязную посуду. Движения ее оставались плавными, отточенными, почти механическими. Каждая тарелка, каждая вилка до боли знакомы – она перемыла их тысячи раз, но так и не привыкла к их тяжести, к липкому ощущению жира на пальцах.
Она мечтала о другой жизни, о жизни, где не будет необходимости оправдываться, доказывать свою нужность и любовь. Мечтала о маленьком домике с садом, где Антошка будет бегать босиком по траве, а она, сидя на крыльце, читать ему сказки. Мечтала о работе, пусть не престижной, но приносящей удовлетворение и позволяющей обеспечивать сына.
Но пока это лишь мечты, призрачные и недостижимые, как звезды на ночном небе. В реальности все оказывается куда более прозаично: тесная комната в доме свекрови, утомительная работа в сельском отделении Главпочтамта и постоянная угнетающая атмосфера подозрительности и неприязни.
Ангелина вошла в кухню, включила воду и принялась отмывать тарелки. Горячая вода обжигала руки, но она не обращала на это внимания. Ей нравилось ощущение тепла, проникающего в озябшие пальцы. В мыльной пене отражалось ее лицо – бледное, с темными кругами под глазами, но с какой-то внутренней, едва уловимой силой. Эта сила исходила от Антошки, от его звонкого смеха, доверчивых объятий и непритворной любви.
Закончив с посудой, она тихонько проскользнула в комнату, где спал сынишка. Он лежал, свернувшись калачиком, и тихонько посапывал. Его пухлые щечки порозовели во сне, а реснички трепетали, словно крылья бабочки.
Ангелина присела на краешек кровати и нежно погладила его по голове.
– Мой маленький, мой родной, – шептала она, едва шевеля губами, – все будет хорошо. Я обязательно сделаю так, чтобы ты был счастлив.
Потом долго смотрела на него и чувствовала, как в груди разливается тепло. В этот момент все невзгоды, все обиды и разочарования отступали на второй план. Оставался только он – ее малыш, ее Антошка, смысл жизни и надежда на будущее.