— Вряд ли культисты ходили сюда на исповедь, — ответил я.
Судя по внешнему виду, ее и простые прихожане-то не жаловали.
— Внешность бывает обманчива, — сказал мне Факел.
Крыльцом церквушке служила полугнилая доска, брошенная перед входом прямо на землю. Входная дверь оказалась не заперта. Она громко скрипнула, когда я потянул ее на себя. За дверью была темнота. Из нее тоненький, похожий на детский, голосок спросил:
— Кто там?
Только теперь я вспомнил, что староста говорил что-то про приют.
— Свои, — сказал я.
— Смиренные братья инквизиции, — добавил Факел, постаравшись, чтобы это прозвучало действительно смиренно.
Когда он действительно хочет, у него это получается.
— Смирные — это хорошо, — раздался другой голос, постарше и определенно женский.
Затем в темноте появился свет. Он озарил темные сени и фигуру в монашеской рясе со свечой в руках. Свечу держала девица лет шестнадцати, вряд ли больше. На лицо — симпатичная, но взгляд — настороженный и строгий одновременно. Он сразу давал понять, что незваным гостям здесь не рады, а мы, как ни крути, они самые и есть.
Тем не менее, монахиня сказала:
— Добро пожаловать.
Факел привязал лошадку у входа и мы вошли. Сени были просторные, а захламлять их, по всей видимости, было нечем. Монахиня представилась как сестра Анна, глава здешнего приюта. Я в ответ представил нас обоих. На прозвище Глаз она среагировала, внимательно глянув на меня, но ничего не сказала. Когда я рассказал о цели нашего визита, она, секунду подумав, твердо заявила, что трупы останутся снаружи, а ее подопечные — внутри. А вот вопросы позадавать — отчего бы и нет?
— Только, пожалуйста, оружие оставьте здесь, — сказала сестра Анна.
Факел без слов сбросил сбрую с огнеметом на пол. Я посомневался, стоит ли оставлять без присмотра мою прелесть. Факел предложил повесить винтовку на стену. Там были рядком вбиты гвозди вместо вешалок. На некоторых висели какие-то тряпки. Свет с улицы туда не попадал, и за тряпками кожаный чехол был неприметен, а скрип входной двери возвестил бы о новых гостях.
Из сеней в главное помещение вела толстая дверь. За ней на табуретке сидел страж: мальчишка лет двенадцати с колом в руках. Не удивлюсь, если кол был осиновый. В центре комнаты стоял длинный стол, по обе стороны которого расположились дети. Их было дюжины две, от совсем малышни до подростков. Перед каждым стояла деревянная миска. Когда мы с Факелом вошли, все дружно повернулись к нам.
— Привет честной компании, — с улыбкой сказал я.
Дети вначале глянули на сестру Анну, затем по рядам за столом прокатилось приглушенное "здрасте".
— Здравствуйте, дети, — сказал Факел, разглядывая помещение.
Сестра Анна задула свечу, но дырявая крыша пропускала достаточно света. В углу был сложен камин. Над огнем висел закопченный котелок — всего один. Рядом на кирпиче стоял чайник. За ними приглядывала девчушка с длинной деревянной ложкой в руках.
— Скажите мне, — попросил Факел, проходя по помещению. — Кто-нибудь из вас знает здешнего плотника?
Дети дружно уткнулись взглядами в пустые миски. Кто-то едва заметно помотал головой.
— Он чаще на лесопилке бывал, чем у нас в лагере, — сказала сестра Анна. — Наверное, вам лучше там поспрашивать.
— Наверное, — согласился Факел. — Но, быть может, и здесь кто-то что-то слышал.
Если и слышал, то с нами поделиться не спешил. Факел задал им два десятка вопросов, как прямых, так и наводящих, но ответ был тем же самым — робкие пожимания плечами, мотания головой и опущенный взгляд. На двадцатом вопросе терпение инквизитора начало иссякать. Учитывая, что оно обычно иссякало на первом, это он еще неплохо держался.
— Странно это, — все еще спокойным тоном, словно бы размышляя вслух, произнес Факел. — Вы живете посреди лагеря, и ничего вокруг себя не видите.
— У нас и в приюте забот хватает, — пояснила сестра Анна. — Здание старое, внимания требует. Да и вообще мы стараемся не привлекать к себе излишнего внимания.
— Нелады с соседями? — спросил я.
— Я бы так не сказала, господин Глаз, — ответила сестра Анна. — Бывает по-разному. Иногда люди жертвуют приюту, иногда обворовывают. На круг примерно то на то и выходит, но пожертвования вызывают нарекания у других беженцев. Особенно у тех, кто в поте лица зарабатывает хлеб насущный. Мы стараемся помогать лагерю, чем можем, но можем мы немногое, и когда староста выделяет нам какие-то припасы, эти люди полагают, что мы получаем их незаслуженно.
Она развела руками. Мол, такая тут жизнь. Девчушка у очага робко вклинилась в разговор и доложила, что каша готова.