‒ Ступайте!
Встреча и короткий разговор с капитаном, которого в сумерках не особенно и разглядел, взбудоражили Землякова. «А ничего этот Зотов, ‒ подумал Сергей, ‒ умеет поднять настроение!».
Вскоре капитан с охраной уехал, как понял Земляков в пункт временной дислокации, оставив подкрепление, санинструктора и забрав двухсотых. Земляков подступил к Силантьеву, сказал вскользь, словно не ему:
‒ Капитан знает, когда показаться на передовой.
‒ Вот здесь ты не прав, Сергей! Капитан Зотов с нами неделю жил, вместе в штурмы ходил, когда монастырь брали и не хватало бойцов. И вообще проявил себя героем и за нашими спинами не отсиживался. Вот кого награждать надо. Хотя теперь прошли те времена, когда ротный с наганом поднимал роту с криком «Ура!». Крикнуть «Ура» ‒ это полдела, надо увлечь бойцов за собой, своим поведением и поступком внушить им уверенность. А вообще-то в нынешней войне место офицерам, не считая взводных, в штабе батальона или полка, где у них всё под рукой: связь, видео с дронов на мониторах, они на расстоянии всё видят и знают, что происходит на передовой в данную минуту, даже секунду, и дают соответствующие команды.
‒ Ну вот, ‒ вздохнул Земляков, ‒ вляпался я по незнанию.
‒ Ничего, бывает. Теперь знай и не суди поспешно о ком-то, не имея для этого оснований.
‒ Ладно, исправлюсь. Пойду к своему картёжнику.
Развернулся, отправился к напарнику, а Жуликов сам спрыгнул с высокого крыльца:
‒ Спасибо, Серёж, что разрешил поспать. Совсем другим человеком стал.
‒ Расслабляться рано, впереди ночь ожидает.
Более он ничего не стал говорить, потому что и сам знал немного, а то, что их ждало, известно каждому более или менее опытному бойцу. Им предстояло расставить по периметру села караул, выставить секреты, особенно между селом и лесом, где днём скрылись недобитые нацисты. Пароль и отзыв были известны с вечера, для проверки памяти все их повторяли про себя не раз, чтобы в минуты волнения не перепутать «Волну» с «Берегом» и не открыть с испуга «дружеский» огонь. Договорились, что двойки будут до рассвета оставаться на своих местах, до того момента, когда прибудут росгвардейцы, а они потом выдвинутся к окраине села и далее вместе с прибывшим на БМП подкреплением возьмут направление на соседнюю деревню, занятую нацистами, которую на рассвете сначала разворошат арт- и миномётной подготовкой. В общем, дело намечалось очень серьёзное, а значит ‒ опасное.
Всё это сержанты Силантьев и Громов разъясняли старшим двоек, напомнили, что вместе с росгвардейцами придут БМП, и остерегли от желания по ошибке садануть по ним из гранатомёта.
41
Землякову и Жуликову достался пост на западной окраине села. Они нашли укромное место рядом с чьим-то развороченным домом, под защитой которого имелся хороший обзор во все стороны. В развалинах нашли ватное одеяло, постелили его на досках. Спать на них, конечно, не поспишь, но присесть по очереди и подремать можно. Они настроились на долгое ожидание, когда вглядываешься в темноту до рези в глазах и прислушиваешься до шума в ушах. Жуликов сразу присел на одеяло, и Земляков не препятствовал ему, даже сказал негромко:
‒ Если не доспал ‒ поспи, но не вздумай храпеть.
‒ Я не храплю.
Более Земляков не стал развивать пустой диалог, а присел на доски, зная, что пока рано прислушиваться да приглядываться. Если какая-то ДРГ и попытается вдруг навести шороха, то появятся они глубокой ночью, чтобы до рассвета успеть раствориться в темноте, если успеют. А пока сиди, боец, дыши всей грудью, слушай соловья. Он, несмотря на дневную стрельбу и взрывы, не улетал никуда, и теперь выводил такие коленца, что впору заслушаться и забыть обо всём на свете. И Земляков бы забыл, но неудовольствие от недавнего разговора с Силантьевым о капитане обидно отзывалось в душе.
«Ну что меня дёрнуло заговорить о капитане, навести тень на плетень, ‒ печально подумал он. ‒ Ведь капитан только что говорил об ордене, а я подумал о нём бог знает что. Что же я за такая свинья неблагодарная. Да и не нужен мне орден, если уж на то пошло, обходился без него и далее обойдусь. Тогда тем более зачем-то позволил себе усомниться в храбрости капитана. Пока я дома с женой миловался, он себя под пули подставлял, а я: «Капитан знает, когда показаться на передовой!». Да я никто по сравнению с ним, ноль без палочки!»
Единственное, что успокаивало Землякова, это то, что разговор с сержантом был наедине, и не будет он рассказывать о нём всем подряд. Ведь не посиделки здесь у них, чтобы языки чесать. Но как бы ни было, а осадок остался в душе от неуклюжего разговора. «А я ещё всегда сына учу, чтобы тот не вмешивался в чужие разговоры и не говорил о ком бы то ни было что-то порочащее, особенно, если не знаешь всей правды. Но даже если знаешь, то всё равно молчи, помня о старом правиле: «Нашёл ‒ молчи, потерял ‒ молчи», ‒ и в обоих случаях оно верное… А сын? Что сын… Он, голова, в тысячу раз умнее меня, это только с виду кажется инфантильным. ‒ Вспомнив сына, он подумал о жене, вспомнил отца, его ‒ особенно: «Один живёт. И словечка единого вымолвить не с кем, а пчёлы бессловесные. Да ещё старший сын жизнь обломил, внук погиб. Это у меня к ним нет жалости особенной, лишь презрение, и даже более к брату, чем к племяннику. Он ‒ молодой, что ему в уши надули, с тем он и вырос, но чтобы взрослый брат взял фамилию жены ‒ это вообще непонятно. Был Земляковым, а стал Хавренко. Вот те раз! И сыну фамилию сменили. Так мог поступить либо трус, либо откровенный враг. Но как он им мог стать за несколько лет жизни на Украине? Неужели так быстро перекрасился, что у него не осталось ни капли любви ни к родителям, ни к младшему брату, а о Родине уж и говорить нечего. Всё продал, всё сдал. И откуда это всё у него? Хотя если вспомнить детство, и что он был старше на десять лет, то с той поры запомнилась его бесподобная жадность. Щепотку семечек не выпросишь. И ещё всегда настаивал, чтобы всё было так, как он сказал. Уже будучи взрослым, ни во что не считал ни мать, ни отца. А на меня-то, мелкоту, вообще не обращал внимания. Чуть чего ‒ щелбан. Да так бил сильно, что вместе с синяком и шишка проступала частенько. Спросит мать или отец, за что младшего обидел, а тому ответить нечего, только огрызнётся: «Он знает за что!». Вот и поспорь с таким, а уж тем более ‒ накажи. Сам потом не рад будешь».