‒ Ладно, мам, обещаю.
Екатерина прилегла и даже вздремнула, а проснулась ‒ день к вечеру клонится, и спохватилась, заглянула к сыну и увидела его за компьютером, попросила:
‒ Пойдём, сынок, прогуляемся, на папино поле полюбуемся. Он там нас ждёт. Сегодня особенный день.
Григорий сначала ничего не понял, но быстро сообразил, что она имела в виду.
Они собрались и пошли за посёлок. Когда пришли на место, они не знали, что и Сергей в это время и спустился с горних вершин, и вскоре, словно во сне, они остановились у зреющего поля пшеницы. Плотно она растёт, туго, на каждом стебле тяжёлые колосья наливаются. И радость от вида пшеницы на душе необыкновенная, а более всего от осознания присутствия Сергея. Екатерина даже почувствовала его дыхание ‒ вот оно, совсем рядом, надо лишь на миг замереть и тогда ощутишь колыхание воздуха. Значит, он с ними, всё видит и слышит… Она могла так стоять бесконечно и чувствовать трепетное колыхание, от которого сжималось сердце, а слёзы лились и лились.
‒ Мам, ‒ Григорий, положил руку на плечо. ‒ Перестань, не плачь, ну сколько можно. Пошли домой. Ты здесь только сама себя накручиваешь.
‒ Да-да. Сынок, сейчас пойдём… Я уже не плачу, ‒ сказала Екатерина и вздохнула, закрыв лицо руками.
Екатерина возвращалась домой и не чувствовала под собой ног, не видела света. Ещё недавно она думала, что после сорокового дня станет легче, душа отмякнет, но это оказалось не так. И сегодня, сейчас она поняла, что горе её с каждым днём будет лишь длиться и усиливаться, и не будет ему конца…