Состояние не из приятных, и одно лишь спасение от него: движение и движение. И они вновь недружно поднимались, отстраняясь друг от друга на два-три метра, начинали новое движение, и кто-то обязательно вёл счёт сделанным шагам. И это сделалось для них навязчивой идеей. Они не могли вспомнить общего счёта шагам, да им теперь это было и неважно. Шаг сделал, на шаг ближе к цели. Сделал второй ‒ ещё ближе. И не беда, что куртка сопрела под броником и не хотела высыхать, что ноги при ходьбе не чувствовали дрожи, что дрожь в коленках появлялась только тогда, когда делалась остановка. Хотели передохнуть, но лишь усиливалась слабость и появлялось желание всё бросить, упасть ничком, долго-долго лежать на животе и не шевелиться.
Остановки они делали всё чаще, по подсчётам Землякова, теперь через двести шагов, отдыхали дольше и труднее вставали с закруглённого пола трубы, если так можно выразиться, отталкиваясь рукой от кривой стенки, устанавливали себя в правильное и необходимое положение и, буравя взглядом пол перед собой, двигались далее. Есть ли окончание у их пути, конечно, есть, где-то должен быть. И пока толком они ничего не знали и не предполагали, что их ждёт впереди, после того как они преодолеют эту чёртову трубу. Труба находилась всего в двух-трёх метрах от поверхности, но им казалось, что они погружаются по ней всё дальше и дальше в преисподнюю, в царство Харона, откуда нет возврата и не предвидится. В это трудно и невозможно поверить, но иногда мнилось, что это так и будет, а все слова ‒ это всего лишь отговорки, о которых забудут в решающий и грозный момент.
Медведев всё-таки попытался спросить у сержанта, что их ждёт в конце пути, но тот отмахнулся:
‒ Мне пока никто не докладывал. Не переживай, доберёмся до места ‒ без приказа не останемся!
И более Михаилу спрашивать ни о чём не хотелось, хотя можно предположить, что приказ у них будет привычный: «Наступать, атаковать, уничтожать противника!».
Они продолжали двигаться скорее по инерции, лишь по часам зная, что день давно перевалил за полдень, близится вечер, им казалось, что они должны быть на месте, а они не прошли и половину пути, как сказал появившийся в очередной раз «Спутник». И сказал не для того, чтобы напугать, а для уверенности, чтобы каждый боец знал, что его ждёт впереди. Он не первый раз так появлялся. Первым зайдя в трубу, он держал под контролем весь свой штурмовой отряд, состоявший из трёх групп. Чуть ли не у каждого бойца спросил о самочувствии и, похлопав по плечу, пробирался далее, а чтобы особенно не мешать и не надоедать в движении, делал остановку с какой-нибудь из пятёрок, и вроде ни о чём особенном не говорил и ни к чему не призывал, но уже своим присутствием взбадривал бойцов, наполнял их уверенностью. Правда, при нём особенно не распространялись: то ли стесняясь, то ли уж не осталось сил на разговоры. Более отвечали на его вопросы. А вопросы так себе, почти ни о чём, но даже простой разговор короткими репликами помогал отвлечься, а как отвлечёшься, то и настроения прибавлялось, и ноги не так гудели, и жизнь не успевала поворачиваться кривым боком.
9
Когда уж казалось, что и сил не осталось, а ноги не шли и скручивались от судорог, прозвучала команда, пронёсшаяся по цепи: «Ночлег!». Примостились там, где шли, но тем группам, которым выпало оказаться рядом с отдушинами, пришлось переместиться на 50–70 метров дальше по ходу, либо замедлиться, чтобы исключить любую возможность выдачи своего подземного присутствия случайным вскриком во сне, либо непроизвольным громким разговором, или кашлем, громом отдававшимся в трубе, если его не прятать всеми возможными способами. Они давно продвигались по территории, занятой противником, а как-то при очередной остановке слышали у отдушин украинскую и польскую речь, после чего не останавливались рядом с отдушинами, пытаясь исключить любую возможность демаскировки, а если такое, не дай бог бы случилось, то вся операция оказалась бы перед реальной угрозой провала, а чем это грозило — понимали даже те, кто никогда ни над чем особенно не задумывался. Их бы просто уничтожили, не дав возможности выбраться на поверхность, а уж каким способом? У извергов их много, специально выбрали бы самый зверский и мучительный. Поэтому и молчали бойцы, а говорили вполголоса короткими фразами. Те же, кого донимал кашель, кашляли, прикрываясь обшлагом куртки, даже накоротке не останавливаясь около отдушин, хотя было истовое желание хотя бы разок-другой хватануть свежего воздуха. В группе Силантьева кашлял лишь Карпов, к этому часу прилюдно поклявшийся, что бросил курить, а если останется живым после этого похода, то никогда в будущем не возьмёт в рот эту заразу. Сказал вроде бы для самого себя, но его слова дошли и до всех потенциальных курильщиков, и все они сделались солидарными с Виктором в этом вопросе. Зато Силантьев возразил: