Трижды удалось по часу поспать им, и к рассвету они уже оба бодрствовали, продолжая рассматривать сектор в тепловизор и прислушиваясь к окрестностям, заодно набивая патронами пустые магазины, пока никто и ничем не выдавал своего присутствия, обе стороны держали паузу. Когда чуть-чуть посветлело, Сергей скомандовал Громову:
‒ Володя, разбегаемся! Живо к себе по-пластунски. Парочку гранатомётов возьми. Пригодятся.
А как только багровый солнечный диск показался из дымки, Земляков и без тепловизора рассмотрел движение. Нацисты появились неожиданно, словно и не уходили с насыпи. Сначала мелькали вдалеке, но быстро стали приближаться. Земляков коротко доложил Виноградову:
‒ Наблюдаю неприятеля…
‒ Подпускайте ближе и открывайте огонь!
‒ Есть! ‒ ответил Земляков и подумал: «Дело привычное!» И не было в нём ни волнения, ни тем более страха, словно он приступал к каждодневной работе, правда, был недоволен, что очень рано начинается ненормированный рабочий день.
Чтобы проявить себя и показать свою неуступчивость, он, приподнявшись над окопом, шарахнул из гранатомёта и увидел, как на месте разрыва гранаты несколько врагов, не ожидавших такой наглости и не успевших залечь, ткнулись в рельсы. Земляков зло подумал: «А что вы думали: мы сироты казанские, за себя не сумеем постоять? Ещё как сумеем! Вы только не стесняйтесь, подходите ближе! ‒ И подтвердил слова двумя короткими очередями, словно предупредил. ‒ Вот так-то оно понятнее!».
Наступающие никак не отреагировали: ни огнём, ни криком ‒ продолжили ползти в их сторону.
‒ Ползите, ползите, ‒ шептал Сергей. ‒ Жду вас с нетерпением. ‒ И встретил короткой прицельной очередью.
Не успел один упокоиться, как следом упокоился второй. А глянул, из-за них ещё трое, извиваясь, ползут.
‒ Да сколько вас там?! ‒ ругнулся Земляков. ‒ Что ж вам неймётся-то. Ведь скоро весь путь перегородите.
Он действительно не понимал упёртость нацистов. Где-то они хитрецы, а тут как бараны прут и прут. Ну хотя бы какой обходной манёвр ночью совершили. На какой-нибудь лодчонке в тыл перебрались и навели страху. Так нет же ‒ только в лобовую атаку! Но и атаки не получилось: потеряв ещё одного, они развернулись, поползли назад, а Земляков пустил им несколько очередей вдогонку: «Это вам пёрышки взъерошил для попутного ветра!».
Не успела утихнуть у них перестрелка, как начался бой на левом фланге, и по-настоящему: с АГСами, огнём БМП. На связь вышел Виноградов, спросил:
‒ Ну, как у вас?
‒ Отошли…
‒ Не расслабляйтесь. Не пройдёт и часа ‒ вновь попрут.
‒ Что на левом фланге? ‒ словно старший по званию, спросил Земляков.
‒ Ночью противник подогнал к съезду с трассы две БМП, укрыл их в канавах и теперь они поливают позиции Силантьева и других гранатомётчиков. Но и те не дураки: за ночь обложили двойным слоем дёрна гранатомёты, себе выкопали щели: какая-никакая, а всё-таки защита. Одну БМП уже подбили, но не до конца. Работаем над этим. Когда первую подбили, вторая развернулась и ходу. Так что бойцы разбираются.
Пока Сергей слушал Виноградова, то невольно улыбался в душе: «Молодняк совсем ‒ эти лейтенанты. Наш вроде и суров на вид, а в душе-то наивный ребёнок. Иной послал бы, а этот всё по полочкам раскладывает, будто от меня что-то зависит!».
Закончив сеанс, Земляков пожевал галету, потому что с пустым пузом воевать не хотелось, попил водички. И в этот момент его разобрала весёлая злость. Показалось, что он и не воюет вовсе, а вовлечён в условную игру, где всё не настоящее. И противники не настоящие, и он не настоящий, а если был бы самим собой, то непременно замирал бы от страха при появлении противников, а на деле ничего похожего не происходило, словно в нём что-то крутнулось, поменялись полюса, и полюс радости и торжества оказались совсем близко, а полюс страха сместился на невидимую сторону души и никак не напоминал о себе, затаился. Он, наверное, сразу появился бы, если пришлось самому идти в атаку, ползти по шпалам навстречу врагу, зная, что он целится в тебя, тогда ‒ да, до пяток бы пробрало. А так чего же не воевать: знай, стреляй помаленьку. Он даже, вновь заметив в отдалении суету противника, привстал и израсходовал другой гранатомёт, словно дразнил врага, и тотчас получил в ответ длинную очередь, от которой едва успел увернуться и спастись на дне окопа, где скомандовал себе: «Земляк, хватит играться. Доиграешься!».
Собственная команда охладила его. И следом за ней пришла печаль, понимание того, отчего у него так «сместились полюса»: от усталости, от грусти по родным, от желания увидеть их. Всё-таки тяжело это, ох как невыносимо тяжело, заниматься день за днём тем, что не доставляет радости, угнетает. «Ну, какая это радость ‒ стрелять в человека. Ты целишься в него, а он целится в тебя и думает так же. И в чём здесь правда? ‒ терзал себя Земляков. Он понимал, что так думать нельзя, когда перед тобой враг. В такой момент надо помнить лишь об одном: как уничтожить его. И это правильно. ‒ Но почему те, кто не стреляет друг в друга, но затевают войны, не думают об этом. Или собственные амбиции не дают покоя, вынуждают тешить гордыню».