В какой-то момент все они мигом пропали, когда его будто ломом ударили повыше правого соска. Земляков даже оступился от удара и завалился на дно подпола в разрушенном доме, из которого они вели огонь по отступающим. Когда проступила кровь, он сразу понял, что произошло: пуля попала немного сбоку от магазина и броник, на счастье, оказался качественным, и теперь, судя по повисшей руке, сломана то ли ключица, то ли будет огромная гематома, что не самое страшное. Он пошевелил рукой, она немного двигалась, создавая боль, пальцы нехотя, но шевелились. И что теперь делать ‒ неведомо. «Да, хорошо мне надавили сегодня по рукам, ‒ с утренним настроением подумал Земляков. ‒ Сначала левой руке досталось, теперь и правой. Полный комплект!».
Связался с Силантьевым:
‒ Товарищ сержант, что делать ‒ не знаю. Прилёт получил в верхнюю правую часть груди. Стрелять не могу, эвакуироваться по-пластунски тоже.
‒ Где находишься?
‒ В подвале разбитого дома.
‒ Ну и сиди там. Рана сильная?
‒ Броник спас, но вся правая сторона груди отбита.
‒ Вколи обезболивающее и дожидайся конца боя. Наши уже на подходе.
‒ Понял.
Новость встряхнула, заставила посмотреть на всё вокруг и на себя по-иному ‒ так, как никогда не смотрел, выходя из боя. И это бывало неоднократно в его недолгой фронтовой жизни, а сейчас это увиделось по-иному, учитывая, как он вёл себя со вчерашнего дня. Ведь сам же, сам напрашивался, чтобы словить подарок. Или это сказалось нервное напряжение после трубы, либо глупость проявилась. Наверное, это так и есть, если метан мозг выел. Ведь прежде никогда такого не бывало, всегда он старался сохранять разум, а теперь, как с катушек слетел. «Всё-таки везёт мне, ‒ думал он и пытался шевелить пальцами; они слегка шевелились, и это радовало. ‒ Если совсем мозга не осталось бы, то такого натворил, что и самому тошно бы стало. А так терпимо».
Земляков почти до вечера сидел в подполе без крыши, нарвав по его краям старой крапивы и устроив себе гнездо. Часто подходил Володя Громов, спрашивал: «Ну, как ты?» ‒ и он всякий раз отвечал, млея сердцем: «Пока живой! А ты воюй-воюй, но не теряй головы!». А про себя подумал: «Теряй, не теряй, а если суждено словить пулю, то обязательно словишь!». И отругал себя за такую мысль. Вскоре оставшись без дела, Громов причепурился рядом, спросил более для собственного успокоения:
‒ Вроде бы на сегодня отвоевались?
‒ Похоже на то.
‒ Как рука?
‒ Болит, но помаленьку шевелю. Значит, кости целы.
‒ Вот и хорошо. А с левой что? ‒ и указал глазами на повязку, с «шайбой» из запёкшейся крови, ставшей к концу дня серой от грязи.
‒ Пустяки… Щебёнка срикошетила. Весь день меня по краям щекочут.
‒ Сплюнь!
‒ Володь, давай помолчим. ‒ Он предложил помолчать и сам же, прислушавшись, спросил: ‒ Чего-то никого не наблюдается, ни нацистов, ни наших…
И стоило ему так сказать, как у поворота у съезда к Щербаткину остановились несколько БМП с флагами России на броне!
‒ Наши, Серёга, наши! ‒ завопил Громов и, забывшись, кинулся обнимать Землякова, а тот чуть сознание не потерял об боли. ‒ Чего делать будем?
‒ Ничего. Сиди на месте. Без команды пост не оставляют.
С командиром бронегруппы, видимо, кто-то переговорил по рации, и машины уступами встали вдоль дороги, ведущей в Щербаткин, а из самих машин повыскакивали бойцы и выступили в сторону моста через Суджу. На них с опаской наблюдали с правого берега, а убедившись, что это свои, несколько человек кинулись к ним навстречу. Первым подбежал сержант Силантьев.
‒ Мужики, вы из N-го полка? ‒ спросил он и, убедившись, что это так и есть, кинулся обниматься. ‒ Давно вас ждём!
‒ А вы те самые ханурики-мазурики, что вчера из трубы выскочили?