Земляков злился, иронизировал над собой, даже издевался. Но толку-то от этого? Никакого. В конце концов, и думать об этом перестал, зная, что ничего от его мыслей не изменится, и никому от них пользы. Тут и сосед по гаражам помог отвлечься.
‒ Привет, Серёж! ‒ поприветствовал пенсионер Никита Петрович ‒ седой наполовину, одет в рабочую униформу, лопата на плече. ‒ Вижу, оклемался немного. Как рука?
‒ Разрабатываю помаленьку. Вот ворота решил покрасить. Чего краске пропадать.
‒ Давно надо новые навесить.
‒ Ага, и машину купить, и гараж фундаментальный, и ворота не из дощечек. Тут и без того не успеваешь вертеться: в долгах, как драная собака в репьях.
‒ Погоди, раскрутишься, дело пойдёт. Пшеница всегда в цене будет, потому как человек последние копейки за хлеб отдаст.
‒ Во-во, пока раскручусь, так и буду на двадцатилетней «Ниве» ездить.
‒ А далеко ли тебе надо мотаться-то. До отца в Выселки доехать. Ну, до поля ‒ вот и весь маршрут.
‒ Сам-то далеко ли наладился?
‒ На огород… Моя просила грядки под лук вскопать.
‒ Дело известное… Будь здоров, а я повожусь.
Он по-настоящему увлёкся, и чем далее, тем хотелось всё сделать не абы как, а тщательно, любовно. Поэтому красил ворота не спеша, будто это была его главная работа на время отпуска. Он докрашивал, когда зазвонил телефон. Посмотрел ‒ Екатерина.
‒ Ты где? ‒ спросила она.
‒ Ворота на гараже крашу.
‒ Долго ждать?
‒ Через полчаса закончу.
‒ Тогда подожду, вместе поужинаем. Сильно не задерживайся!
Закончил Сергей работу, загнал машину, навесил замок и, действительно, ворота по- другому смотрятся. Домой пришёл, а ужин на столе.
‒ Что это сегодня с тобой случилось?
‒ Дурь накатила.
‒ Гляжу и розетку починил, только смотрит она как-то кособоко.
‒ По-иному не сделаешь, ниша в стене разбита, если только на алебастр посадить. Вариант, конечно, только не оказалось его под рукой. В следующий раз капитально сделаю. Будешь выдёргивать штепсель, придерживай, потому что они все разнокалиберные… А вот и Григорий, ‒ он посмотрел на пришедшего с улицы сына, ‒ может, когда сподобится. А что, давно пора приучаться к домашним делам ‒ за компьютером всю жизнь не просидишь.
‒ Жизнь заставит, научится. Правда, сын? ‒ посмотрела жена на Григория, а тот промолчал.
‒ Вот видишь, не в жилу ему такие занятия. Даже не знаю, как он сподобился сети плести, ‒ хмыкнул Сергей.
‒ Вот уедешь, мы с Ольгой опять будем ходить! ‒ поставил сын в известность.
‒ Значит, получается, а вам мешаю, ‒ улыбнулся Сергей.
‒ Ты хоть думаешь, что говоришь-то?! ‒ упрекнула Екатерина сына. ‒ В чём-то ты умный, а в чём-то никакого понятия. Хотя не переживай за отца. Вон уж новый рюкзак у двери висит.
‒ Ладно, ‒ за столом я глух и нем! ‒ сказал Земляков-старший. ‒ А то язык без костей ‒ вам лишь бы полалакать. А сыну сейчас надо более думать о скорых экзаменах, а не сетями голову забивать.
Позже, когда улеглись спать, он сказал жене:
‒ А ведь ты права. Скоро мне надо готовиться к отъезду. Как же незаметно пролетели эти дни.
Проводив утром жену и сына, он решил отремонтировать ножку у диван-кровати. Кто-то, видимо, прыгнул или навалился всей массой, она согнулась и чертила пол. «Непорядок, однако!» ‒ усмехнулся Сергей, и ему сделалось приятно оттого, что нашёл себе новое занятие, что оно в радость. Почему-то прежде домашняя работа никогда не приносила удовольствия, а теперь желанней нет её. И он всё делал не спеша, обдуманно: отвинтил ножку, сходил в гараж, сверкавший свежевыкрашенными воротами, в тисках выпрямил основу, смазал ролик, а вернувшись всё поставил на место. Ну красота же! И диван стал живым, а то с места не стронешь.
Хлопоты первых послепасхальных дней, казалось, никогда не завершатся. О больших делах и не мечтал, но масса мелких напрашивались сами собой. С ними и время летело незаметно. Как-то хватился, а уж Первомай на носу, через два дня уезжать. Он и раз, и два съездил к отцу, вскопал огород под грядки, подмёл и вымыл полы в доме, вытряс половики, а в день перед отъездом натаскал из колодца воды ‒ четыре молочных сорокалитровых фляги заполнил, которые в урожайный год наливались мёдом. Вроде бы Фёдору Сергеевичу радоваться надо, а он сделался неразговорчивым, говорил мало и всё более однозначно: «да» и «нет». Сергей обо всём догадывался, особо в душу не лез. Работал себе и работал. Но и молчать долго нельзя было: не по себе становилось от молчания. Сергей всё понимал: «А что ещё отцу остаётся делать? ‒ размышлял Сергей. ‒ Радоваться, что сын на войну собирается, что рюкзак на дорогу купил? (Зачем-то похвалился?!) Плохая это радость. И сказать ничего не скажешь, когда всё решено, и помочь ничем не поможешь».