— Да, конечно, гости… Извините, что так вас задержал. Пожалуй, я действительно пойду.
Было заметно, что Чехову сделалось неловко. Он даже слегка покраснел.
— Простите, голубчик, я вас не гоню. Рассказывайте, это действительно интересно.
— Я как-то попал в ваш музей в Мелихове.
— У меня там есть музей? — перебил меня Чехов. — Я же продал Мелихово.
— У вас несколько музеев. Я был в трех: в Мелихово, на Садово-Кудринской в Москве, где вы снимали квартиру, в Ялте в вашем теперешнем доме и, думаю, есть еще в Таганроге и, возможно, Южно-Сахалинске, но я там не был.
— Зачем же мне столько музеев? — усмехнулся писатель. — У вас что, больше некого поминать?
— Почему же, думаю, у Пушкина памятных мест больше, чем у вас.
— Ну, хоть этим вы меня утешили. А то я испугался, что только одного меня потомки и почитают.
— Так вот, в Мелихово я спросил у одной из смотрительниц, кем вам приходится Михаил Чехов.
— Это мой младший брат.
— Я спрашивал о другом Михаиле, выдающемся режиссере.
— Что, был и такой?
— Да, ваш племянник, сын Александра Павловича
— Маленький Миша? Он стал режиссером?
— Да, но он жил в эмиграции, и у нас в стране мало известен. Эта смотрительница мне сказала, что он «не настоящий Чехов», а ваш дальний родственник. Потом я попросил показать фотографию Авиловой, в этом музее очень много фотографий.
— Вы знаете о Лидии Николаевне?
— Знаю, она написала чудесную книгу о ваших отношениях. По-моему, лучше всех из ваших знакомых. Потрясающая женщина!
Мне показалось, что обсуждать свою личную жизнь Чехов категорически не хочет. Во всяком случае, он ничего больше не спросил об Авиловой и сменил тему разговора:
— Так обо мне многие писали?
— Естественно, вы же классик! Большинство из тех ваших знакомых, кто умел писать и хоть немного вас знал.
— Интересно. Я бы с удовольствием почитал. Ругают, поди?
— Кто же великих писателей ругает? Скорее примазываются. Я и Чехов, я и Толстой, я и вселенная.
— Да, — задумчиво сказал Антон Павлович, — коли многие напишут, значит, многие меня пережили. Вы ведь не скажете, когда я умру?
— Конечно, не скажу. Да и зачем это вам?
— Пожалуй, этого действительно человеку знать не нужно. Извините, я вас перебил, вы остановились на Мелихово.
— Да. После музея я решил проверить музейных работников, взялся читать ваши письма и по ним в вас влюбился.
— Так-таки и влюбились! — рассмеялся он. — И что же вам так понравилось?
Я задумался, не зная, как сформулировать мое к нему отношение.
— Скорее всего, то, что во многом думаю так же, как вы. Тот же самый вариант: «Я и Чехов». А из переписки мне больше всего понравились ваши письма Суворину.
— Да, с Алексеем Сергеевичем мы долго были близки по духу. Потом это куда-то ушло.
— Ну, сколько я смог разобраться, не по вашей вине.
— Пожалуй, — грустно сказал Чехов и задумался. — Знаете, Алексей Григорьевич, приятно встретить человека, который младше тебя на сто лет и столько знает о твоих самых интимных делах. — Судя по выражению лица, этого-то очень приятно ему не было. Тем более что он тут же добавил. — Печально все это.
— Не скажите, — возразил я, — многие люди, как о великой удаче мечтают, чтобы окружающие, тем более потомки, покопались в их белье. У вас в этом отношении все в порядке. Не в белье, конечно, а в репутации. К тому же Мария Павловна тщательно поработала над вашим образом. Та же Авилова вернула ей все ваши письма и под ее нажимом созналась, что подробности ваших отношений придумала. Правда, Бунин этому признанию не поверил. Написал, что Лидия Николаевна потрясающий и честнейший человек. Мне тоже так кажется.
— Она замужем, а я болен, — прямо-таки, по-чеховски кратко и емко сказал Антон Павлович. — Ну, а Маша у нас известный блюститель морали. Всегда хотела быть святее папы Римского.
Я не нашелся, что сказать, чтобы не встрять в их семейные дела. Спросить, как ни хотелось, что у него на самом деле было с Авиловой, не решился. В общении с этим человеком, при всей его мягкости, не получалось быть фамильярным.
— Значит, меня не забыли? — спросил он. — Не думал.
— Отнюдь, — горячо возразил я, — слава ваша со временем только растет! — Фраза получилась вычурная и напыщенная, я в очередной раз смутился. — Честно говоря, и сам не пойму, почему. За сто лет жизнь на земле переменилась, теперь на тот же Сахалин по воздуху на аэроплане можно добраться за восемь часов. Поменялись культурные ценности и приоритеты. У нас было много прекрасных писателей, которые не меньше вашего смеялись над человеческими пороками, Так что о тайне вашей популярности вопрос не ко мне. Кстати, я как-то слышал, что вы необыкновенно популярны в Китае.
— Где? — удивился Чехов, потом негромко рассмеялся. — Почему именно в Китае?
— Увы, понятия не имею. Наверное, созвучные ментальности.
— Я не знаю слова «ментальность», что оно означает?
— Это что-то среднее между мировоззрением и психическим складом, — как мог, объяснил я.
— Вот не думал, что я так универсален.
— Пожалуй, именно универсальны. Ваши пьесы, как и шекспировские, ставят во всем мире. Все находит в них свое и причем трактует ровно наоборот.
— Странно, я всегда считал, что пьесы мне не очень даются.
— Мне тоже, — сознался я, — однако, режиссеры и зрителя придерживаются другого мнения. А почему вы не спрашиваете, каким стало будущее, обычно людей это интересует в первую очередь?
— Так вы об этом уже сказали: до Сахалина по воздуху можно долететь за восемь часов, а люди остались прежними.
— Разве вам не интересно узнать, что случилось за сто лет, какие за это время были войны, революции?
— Нет, для вас это все прошлое, а для меня будущее, которого я не увижу. Если о нем судить по вас, то ничего кардинально не изменилось. Надеюсь, вы в своем времени не уникум?
— Упаси боже, самый заурядный человек.
— Вот видите, значит и в вашем будущем все остается так же, как и сейчас. А то, какой царь будет править, какая группа людей придет к власти, должно быть интересно лишь им самим.
Возразить было нечего. Чехов даже не пытался насладиться своей грядущей славой, что непременно сделал бы на его месте почти любой человек: «Как там я, что обо мне говорят, как мной восхищаются?»
Вместо того, чтобы забросать меня такого типа вопросами, Антон Павлович задумался и повернул лицо к темному окну. Я чувствовал, что визит пора завершать, но не решался его беспокоить. Помогла давешняя веселая горничная. Она без стука открыла дверь и радостно сообщила:
— Антон Павлович, к вам гости приехали, Ольга Леонардовна и Владимир Иванович.
Чехов тут же очнулся, заспешил.
— Идемте, Алексей Григорьевич, я вас с моими друзьями познакомлю,
— Спасибо, Антон Павлович, я вас и так задержал, Пожалуй, я лучше пойду.
— Да? — полувопросительно произнес он. — Вам не интересно остаться?
— Интересно, — признался я. — Но я буду в вашей компании явно лишним. Владимир Иванович — это кто, Немирович-Данченко? — Чехов кивнул. — А Ольга Леонардовна, Книппер-Чехова?
— Пока просто Книппер, — усмехнулся он. — С вами действительно страшно общаться. Все-то вы знаете наперед! Ладно, идите, не буду вас задерживать.
Мы направились к дверям.
— Обо мне писать будете? — с шутливой таинственностью спросил он в дверях.
— Непременно, как и положено, — ответил я, — получится, «Я и Чехов»! Только вряд ли кто-нибудь поверит, что мы встречались.
Мы вышли в гостиную. Там, кроме прежних гостей, были статная молодая женщина в дорогом вечернем платье и высокий мужчина во фраке. Кто они, догадаться было несложно. Я примерил Антона Павловича к красивой, величественной немке. Скромный «домашний» Чехов и светская львица в моих глазах никак не совмещались. «И на старуху бывает проруха» — подумал я, отвешивая собравшейся компании общий поклон.
— Я сейчас, только провожу гостя, — сказал Чехов гостям.
Он довел меня до прихожей. Я, чтобы его не задерживать, быстро накинул на себя шинель.
— Прощайте, Антон Павлович, несказанно рад был вас увидеть.