Ангрон переворачивает гладиатора на спину, но тот не шевелится. На его шее не прощупывается пульс. Юноша вытирает слизь и желудочную кислоту с губ товарища, прочищает дыхательные пути и начинает ритмично давить ему на грудь, чтобы побудить сердце вновь перекачивать кровь.
К ним откуда-то сверху соскальзывают змеиные глаза.
— Вот это да! Ангрон Тал’кр пытается оживить прославленного Гекса. Справится ли он? Сможет ли он вытащить его из пасти самой смерти? Поберегите слова — лучше выкладывайте монеты, друзья! Пока есть возможность, делайте ставки!
Юноша не желает вслушиваться в садистские насмешки верховых и не отвлекается на лай кровожадной толпы. Он не оставляет попыток вернуть мастера ножа к жизни: стимулирует сердце и вдыхает в легкие воздух — все, чтобы органы заработали вновь. Спиной Ангрон чувствует ползущий к шее холод, когда к нему приходит понимание, что жизнь покидает тело его брата. Краска отливает от лица Гекса, на губах проступают бледно-синие пятна необратимой смерти.
Ангрон оседает на горячую пыль посреди лужи свернувшейся крови и слизи, постепенно высыхающей в упругую серовато-розовую пленку. Он протягивает руку к лицу Гекса, чтобы смахнуть остатки грязи и опустить веки.
— Неудача! — чирикает верховой под радостные возгласы и брань, доносящиеся со зрительских рядов. — Ангрон не смог оттащить Гекса от края бездны. Не отведать больше его ножам свежей крови вам на потеху, мои дорогие друзья! Поздравляем победителей, а проигравшим пора раскошеливаться!
— Я не смог спасти его, — говорит Ангрон и со щелчками по очереди вправляет себе пальцы. Он смотрит на Эномая, старого гладиатора, который рвет ветхую тунику, чтобы перевязать юноше раны. — Я не смог спасти Гекса.
— Они и не хотели, чтобы ты его спас, — отвечает Эномай. — Наши жизни ничего не стоят в глазах верховых. Им нужно от нас только одно — рассмешить их дракой и порадовать глаз зрелищной смертью. Мы для них игрушки, и так будет всегда.
Ангрон останавливает руку своего наставника, обрабатывающего сочащийся ожог у него на груди. Даже столь тяжелые ранения к утру заживут в гладкие рубцы, хотя обычного человека такие раны почти всегда убивают. Ангрон сам не раз наносил их, поэтому знает точно.
Внимание Ангрона привлекает чей-то плач. Он вглядывается во мрак пещеры и замечает на земле дрожащего мальчика. На его теле розовеет еще свежее рабское клеймо.
— Это Йохура, — говорит Эномай. — Мальчик вчера впервые отведал горячей пыли — едва остался жив. И теперь он, как и все мы, страдает. Ему не сбежать от красных песков даже во сне.
Ангрон поднимается и идет к Йохуре, переступая через спящих на земле рабов. Ребенок трясется, свернувшись калачиком на полу. Кошмар держит крепко, и лоб его блестит от пота.
— Оставь его, — говорит Эномай, останавливаясь рядом. — Ему придется привыкнуть к страданиям, если он хочет остаться в мире живых.
Юноша медленно опускается на колени и кладет руку Йохуре на плечо. Все это он проделывает с осторожностью и мягкостью, поразительной для человека его размеров. Ангрон закрывает глаза, и на Тетиса волной накатывает боль этого ребенка: жар, острые клинки, крики, горячая кровь, заливающая глаза. Юноша слегка вздрагивает, и мальчик затихает, больше не вскрикивает, погружаясь в глубокий сон без сновидений.
Под изумленным взглядом Эномая Ангрон отводит руку.
— Что… — Старик смотрит то на умиротворенного Йохуру, то на Ангрона. — Что ты сделал?
— Я не знаю, — качает головой тот.
Захваченного воспоминанием Тетиса наполняет чувство глубочайшего благоговения.
— Что ты помнишь о себе, Ангрон? — спрашивает Эномай. — О чем твое самое первое воспоминание?
— О холоде.
— На горе?
Юноша хмурится:
— Нет, не о таком, как на горе. То был неестественный холод. Так холодит металл, а не камень. И голоса, потом свет, а потом… — Он обхватывает голову. — Не помню.
— Ты родился для иного места, — произносит Эномай. — Откуда бы ты ни пришел, какой бы путь тебя ни ждал, здесь ответов тебе не найти. И однажды эти пещеры и эти цепи больше не смогут удерживать нас, и тогда ты обретешь свободу и отправишься на поиски своей судьбы.