Они будут пить вино и немного жалеть, что его запасы скоро закончатся...
У меня тоже есть вопрос, принцесса.
Говори.
Почему Слышащие просто не засунули меня в любое другое живое существо? Неужели на твоей планете нет диких зверей? Я предпочел бы стать хищником, если тебе интересно, – у них все же есть зубы и когти… Но почему именно ты?
Я… не знаю.
Мерзкие старые суки, это слишком жестоко, потому что я увижу смерть моей планеты из первого ряда…
В нем уже появилось смирение. Ro-se попыталась представить, что значило бы для нее навсегда потерять родной храм – то единственное, что притягивало ее хоть к какой-то тверди. Его окружали густые заросли лиасы, на которых к ночи распускались чудесные цветы; она улавливала их запах сквозь сон и мечтала прикоснуться однажды к их сияющим лепесткам. Природа, окружавшая ее святилище, жила и влажно дышала, не завися от построения звезд на другом конце Вселенной. Ей хватало малого – чтобы терялась за крышей храма звезда и снова вставала на противоположной от него стороне. И Ro-se этого тоже было достаточно.
Каменные стены скрывали ее укрытие в тени, но хранили достаточно тепла, чтобы отпугивать кошмары. Слышащие часто навешали ее, скрашивая ожидание, и она ни разу не почувствовала себя одинокой.
Храм был ее домом. Кажется, Ja-mes думал о Земле точно так же…
Ты что, плачешь, принцесса? Да?
Я так хотела, наконец, проснуться, но теперь не знаю, хорошо ли, что это произошло.
Твой дом очень красив, но я помню его немного другим: там было много огней и странных звуков. И я не мог пошевелиться, хотя тело болело так, словно какой-нибудь гворк пожевал его и выплюнул. Я бы с радостью пережил это снова, если бы в итоге мне вернули руки и еще пару конечностей… Хочешь, я покажу тебе Землю, принцесса? Ее есть за что полюбить.
Ro-se сомневалась недолго. Когда послушницы, совершив привычные ритуалы, оставили ее отдыхать, она откинула прозрачную завесь и сама попросила:
- Покажи.
А потом тоже позволила себе услышать звездный шепот…
Первый и Второй Канцлеры оказались неотличимы от Третьего, как зеркальные отражения. Они копошились друг рядом с другом, сливаясь и снова распадаясь на три одинаковые кучи, как будто не могли определиться, сколько их на самом деле. Оумуна уже стала продолжением Каиды, а та в свою очередь примкнула к Нроини, срастая палубы без шрамов. Ro-se все еще помнила стены и тупики, а их уже не было.
Под маской тоже что-то менялось, все чаще заставляя испытывать прилив небывалого тепла. Под ней что-то зрело, набираясь сил гораздо быстрее, чем во время полета, и теперь она уже не могла это скрывать от радушных хозяев нового корабля. Их учтивость и обходительность, казалось, росли соразмерно ощущению наполненности. Они обращались с Ro-se, как будто считали ее своей королевой, почти притупив воспоминание о том, как Третий Канцлер угрожал ее послушницам карой. А когда Земля, наконец, появилась прямо по курсу, закатили такой праздник, словно прибыли совсем не на казнь.
Планета оказалась почти такой же, как показывал Ja-mes, – под белой дымкой скрывались голубые и желтые пятна, но черных отметин было гораздо больше. Он с горечью говорил, что это малая кровь, потому что их оставили не разрушительные машины Альянса, а сами люди в попытке от них избавиться. А Ro-se не могла отделаться от мысли, что не смогла бы вытоптать побеги лиасы, даже если были их корни подрыли почву под храмовыми камнями и угрожали их обрушить.
Может, мы и заслужили это, - с притупленной злостью, больше похожей на отчаяние, сказал Ja-mes. – Многие из нас покинули Землю, чтобы сражаться за лучшую жизнь вдалеке, и теперь ее некому защитить. Я не могу ее защитить.
Ты плачешь, мятежник. Да?
Голос впервые замолчал по собственной воле, хотя Ro-se так хотелось, чтобы он продолжал говорить и показывать картинки о прошлом. На Земле было так же хорошо, как в храме.
Когда пришло время казни, послушницы обрядили Ro-se в церемониальный наряд и закололи волосы повыше, чтобы явить белизну и совершенство маски во всей красе. Они накрасили ее губы золотой, как ви-но, краской, а бегущие по щекам слезы довершили облик Анимы – карающей и жалеющей, отсекающей и дающей, безучастной и оплакивающей смерть каждого мира, который был ее частью. Потому что каждое дитя Вселенной было не только прекрасным, но и любимым.