В первом часу ночи усталый, но веселый участковый Анискин, сидя за столом, разглядывает подброшенные плохие иконы и записочку, отпечатанную на машинке. Руки у него в перчатках, очки – на кончике носа, лупа – в правой руке. Так и этак разглядывает он вещественные доказательства; чуть ли не нюхает и не пробует на язык.
– Дрянные иконы, – бормочет он, – дрянные, а краски-то, краски-то, просто в глазах пестрит… Нет, не пойму пока, чего хорошего, ежели икона черна, как негр? Ну, с этим делом мы разберемся…
Когда, по мнению участкового, с иконами больше ничего делать не остается, он снимает телефонную трубку, секунду-две подождав, весело говорит:
– Здоров, Клавдия! Анискин… Ты бы мне, дева, дала райотдел, следователя Игоря Владимировича Качушина… Чего? Да не сомневайся! Он еще позже твоего дяди Анискина в своем кабинете обретается… Соединяй, Клава!
Еще через две-три секунды участковый бодро кричал:
– Здравия желаем, товарищ капитан! Чего не сплю? А с вас учусь, пример, говорю, с райотдела беру… Изотопы изучаю, что с ими делать, решаю по-научному… Не возводи напраслину, Игорь Владимирович, вовсе я над райотделом не насмешничаю… Учусь, вникаю, опыт беру полной лопатой, как говорится… Чего звоню? Приезжай, Игорь Владимирович, выручай, мил человек! Из церкви и у Якова Власовича все иконы увели… Говорит, что за все иконки-то можно тысяч пятнадцать взять, не мене… Ты вот что, Игорь Владимирович, ты на пароходе «Пролетарий» ко мне подгребай… У меня такая думка имеется, что без «Пролетария» нам не обойтись! Лады!
Не успел положить трубку, как снова междугородной трелью залился телефон.
– Ромск? Анискин у аппарата… Да, вызывал с предупреждением Сергея Сергеевича Гольцова… Соединяйте! Сережка, Гольцов? Это дядя Анискин беспокоит посередь ночи товарища ученого студента… Здравствуй, Сережка! Время береги, на вопросы отвечай быстро… Тебя со стипендии снимали? Что? Вранье! Повышенную получаешь? Молодца! От тебя товарищ – длинный такой, при бороде и заикается – к твоей прабабке Валерьяновне приезжал? Слыхом не слыхал? Обратно молодца! Значит, никто от тебя не приезжал? Удружил! Теперь говори, что Валерьяновне передать, какая нужда имеется? Все есть? Ничего не надо… Что? Пусть прабабка не дичает, пусть каждую копейку тебе не шлет? Ну, ты не только молодца, Сережка, ты – Боттичелли! Ладно! Деньги казенны, беречь надо… Всем нашим деревенским, которые ученые студенты, от меня – привет и поздравленье! Пусть не балуются…
За час до работы, на сиреневом и лучезарном рассвете неугомонный Лютиков, хоронясь от участкового за дома и заборы, пробирался по едва пробуждающейся деревне. Он держал путь к дому, где жила бригада «шабашников», встающая рано. Первым Лютикова заметил Юрий Буровских, в три прыжка подскочив к нему, схватил за воротник.
– Ля-ля-ля! – обрадовался он несказанно. – Попался, который кусался! Ребята, бригада «Ух и ох!», поймал шпиона, держу за воротник – решайте сообща, какую казнь назначить!
– Выпороть! – решил бригадир. – Ты, Буровских, и ты, Кадыр, ведите его к силосной под белы рученьки, ты, Вано, по дороге наломай прутьев чернотала, ты, Молочков, захвати веревку – руки и ноги вязать, чтобы не брыкался…
Лютикова мгновенно схватили за руки, повели к силосной башне, Вано по дороге старательно выбирал прутья подлиннее и гибче, Молочков, сбегавший в дом, нес в руках толстую веревку. Бригадир деловито и неторопливо связал Лютикова по рукам и ногам, взяв у Вано прутья, свистнул одним в воздухе.
– Через штаны будем пороть! – озабоченно сообщил он. – Больно будет до оранья, а следа не останется… Анискина тоже надо в расчет брать… А пороть тебя надо! Буровских, это ведь он тебя под решетку подводит?… Хочешь?
Буровских восхищенно захохотал.
– Хочу! – сказал он и посетовал. – Только я смеяться буду, а от этого хорошего удара не получится…
Он поднял прут, отступив на шаг, прицелился и уж было хотел нанести удар, как его руку перехватил Евгений Молочков.
– Простим, братва! – обратился он к бригаде. – Посмотрите на него – дрожит, как осиновый лист… Попугали и хватит! Думаю, больше не станет шпионить… Простим, а, братва?
– Женя правду сказал! – загорячился Вано. – Пороть человека – нехорошо делать!
– Развязывать надо! – заметил Кадыр.
– Прощаю я его, дурачину! – хохоча, согласился Буровских. – Больной человек, чего с него взять…
Добровольного детектива развязали; он поднялся с земли, растирая запястья, молча и ожесточенно смотрел на «шабашников», видимо, хотел сказать что-то угрожающее, но, увидев сжатые кулаки бригадира, прикусил язык и, повернувшись, тихонечко пошел прочь.
В кабинете Анискина сидят Петька Опанасенко и Витька Матушкин. Оба – серьезны, сосредоточены, по-военному подтянуты.
– Вот ты, Петруха, – говорил Анискин, – как бывший Фантомас, и ты вот, Витюха, как бывший Фантомасов заместитель, лес округ деревни так знаете, что каждый сантиметр – назубок. Так говорю?
– Так, дядя Анискин, – ответил Петька.
– Знаем, – добавил Витька.
– Команда такая: весь кедрач и сосняк облазить, каждую стежку-дорожку проверить, под каждо дерево и каждый пень – заглянуть! Ищите след кирзового сапога с большой солдатской подковкой – это раз! Подковки не будет, просто ищите – это два! Третье: ежели заметят, что вы…
Петька усмехнулся, перебил Анискина:
– Предупреждать не надо, сами понимаем! Ни один глаз не заметит… Вы и то лагерь Фантомаса неделю найти не могли!
Анискин обиделся.
– Неделю! – воскликнул он. – Да не больше четырех дней!
– Неделю! – сказал Петька.
– Ну и ну! – рассердился Анискин. – Арш выполнять задание!