До деревенской церкви Анискин добрался пешком. Освещенная солнцем, стоящая на небольшой горушке, красивой и яркой была эта церковь, сложенная вперемежку из кирпича и лиственничных бревен. Верно, строили ее в те времена, когда шла борьба между многими направлениями в церковной архитектуре, и потому вышла церковь веселой, чем-то даже не похожей на церковь. Была она обнесена прекрасной и прочной металлической оградой, за которой, кроме церкви, виделся и огромный дом отца Владимира. Дом утопал в черемухах, тополях и рябинах.
– Несказанно рад видеть вас, Федор Иванович, в своих палестинах! – пел бархатным голосом отец Владимир. – Рад столь много и сердечно, что слов не нахожу… Милости просим, милости просим, многочтимый Федор Иванович!..
– Благодарствую! – отвечал Анискин. – Еще и еще раз благодарствую! А ну, как говорится, возьмем быка за рога, гражданин служитель культа… Прошу проводить меня на место происшествия!
Они вошли в церковь. Таился тихий и уютный полумрак, сквозь цветные окна пробивался приятный свет, горели тихие лампады, отчего-то сама собой раскачивалась подвешенная в притворе кадильница.
– Вот, – тихо сказал отец Владимир. – Глаза мои не зрели бы, уши мои не верили бы… – И вдруг голос его сделался обычным. – Здесь не дурак побывал, Федор Иванович, отнюдь не дурак… Посмотрите: взяты не все иконы. Украдены самые лучшие и дорогие!
Действительно, на стенках и на тех местах, где положено в церкви находиться иконам, как бы зияли провалы.
– Специалист действовал! – зло сказал поп. – Ох, попадись мне в руки эта сволочь… – И спохватился, запел в прежней манере: – Прошу нижайше простить за слова богопротивные и невоздержанные, прошу нижайше…
На цыпочках, бесшумно, принюхиваясь, приглядываясь, прислушиваясь, пошел бродить по церкви участковый Анискин. То вдруг остановится, замрет, то осторожными «хирургическими» пальцами притронется к стенке, где зияет темный след от снятой иконы, то нагнется, почти став на колени, рассматривает цементный пол.
– Так! Вот так! – бормотал Анискин. – Вот такая, говорю, история получается! Сколько икон взято?
– Двадцать три!
Анискин от неожиданности всплеснул руками:
– Двадцать три! Да это же человеку за один раз не утянуть!
Отец Владимир горячо подтвердил:
– Не токмо одному человеку, уважаемый Федор Иванович, но и трем весьма трудно снести.
– Гражданин служитель культа, прошу приблизиться!
Когда отец Владимир подошел, участковый вместе с ним спустился с крыльца, отшагав от церкви метров на двадцать, почти до самой металлической ограды, повернулся к церкви лицом. Долго и внимательно, задумчиво и грустно, мудро и чуточку сердито глядел он на яркое праздничное строение, затем сказал:
– Вот ведь как получается дело-то. Сорок годов тому назад я с этой церкви колокола сбивал, я эту церковь был готов по бревнышкам и кирпичикам разнесть, а теперь вроде мне ее придется по иконке собирать… Вот через это несуразное дело я ночью глаз не сомкнул, все думал, как это так получается, что я, Федька Анискин, под малиновый звон иконки искать буду?..
Пошумливали от легкого ветра тополя и черемухи, ярилось солнце, пестрые тени скользили по лицу Анискина. Еще две секунды он постоял в грустной неподвижности, затем пошел к воротам металлической ограды.
– На ночь запирается? – строго спросил он.
– Запирается, – ответил отец Владимир и, нагнувшись, вынул из густых лопухов преогромный амбарный замок. – Запор весьма надежный и в целостности злоумышленником оставленный…
Участковый прошелся вдоль высоченного металлического забора, увенчанного остроконечными пиками с зазубринками на концах, и, почесывая под фуражкой затылок, вдруг замер – там, где забор был близок к соседнему дому. Участковый непонятно улыбнулся, выхватив из кармана большую лупу, принялся разглядывать через нее металл ограды.
– Это как называется? – сурово спросил он у попа, показывая на один из прутьев. – У вас, гражданин служитель культа, глаза молодые – разглядите без лупы… Вот и спрашиваю: как это называется?
– Сие царапины, – ответил поп.
– А чем такие царапины могут быть произведены? Сего не знаете? А вот я знаю… Подковками от сапог – вот чем они произведены… Ясно?
– Ясно! – мальчишеским голосом ответил удивленный поп. – Как дважды два ясно, Федор Иванович!
Анискин медленно повернулся к нему, властно распорядился:
– Пошли протокола писать! – И вдруг переменил тон. – У меня к вам просьба имеется, гражданин поп.
– Какая, Федор Иванович?
– А вот такая, – мягко и просто ответил Анискин. – Вы меня это… Вы меня Федором Ивановичем не называйте… Участковый инспектор – вот мое прозвание, гражданин служитель культа.
Они вошли в поповский дом.
О, это был такой дом, что участковый сразу сделался официально-натянутым до невозможности. В огромной прихожей его сапоги уже утонули в прекрасном ворсистом ковре, а потом, когда они двинулись дальше, и вовсе начались чудеса. Четыре громадных и по-европейски обставленных комнаты миновали они, пока не достигли тоже просторного и изысканного домашнего кабинета отца Владимира. Это был такой кабинет, что по Анискину было заметно – в таких он еще ни разу в жизни не бывал.
– Присаживайтесь, участковый инспектор, присаживайтесь, будьте как дома! – радостно и оживленно пропел хозяин и торопливо добавил: – Простите великодушно, я вас покину на минуточку.
Шурша рясой, поп выбежал из кабинета, а участковый внимательно огляделся – да, это была такая обстановка, какой, наверное, нет и в домах выдающихся жителей областного центра!
– А вот и я! – раздался бархатный, по-прежнему радостный голос. – Прошу великодушно простить за отсутствие, но жарко, весьма жарко…
Без рясы отец Владимир казался совершенно незнакомым человеком – он был в узких черных брюках, в белой силоновой рубашке, распахнутой на сильной груди, брюки стягивал широкий офицерский ремень; очень шли к белой рубашке волнистые волосы, матовый цвет лица, прекрасные черные глаза.