- Вы? - спросил Качушин, неторопливо вынимая из стола большую фотографию. - Опознайте себя, гражданин Молдавский Глеб Глебович, он же Молочков Евгений Александрович, он же Тупицын Егор Валентинович, он же Боттичелли!
Допрашиваемый посмотрел. На фото - тайник, суковатая палка, человек в парике, гриме. Он улыбнулся, пожал плечами.
- Ну что вы? Никогда не встречал!
Качушин опять порылся в столе.
- Ретушер снял с фотографии парик, грим, очки... Вы?
Допрашиваемый посмотрел на фото - был снят "шабашник" Молочков.
- Смешно, ей-же-ей... Не я!
Анискин с подоконника сказал:
- Это Молочков Евгений Александрович.
Качушин вынул очередную фотографию.
- С фото Молочкова Евгения Александровича ретушер снял парик, грим, накладные ресницы... Вы?
Допрашиваемый посмотрел - был изображен никому не известный человек.
- Ну что вы, товарищи!
Качушин повернулся к участковому:
- Федор Иванович!
Участковый подошел к допрашиваемому, наклонился:
- Снимите парик! Прошу от всего сердца...
Помедлив, допрашиваемый снял парик.
- Я! - сказал он.
Последняя фотография и допрашиваемый изображали одно и то же лицо.
- Тупицын Егор Валентинович, - сказал Качушин. - Москва, Лошадная, семнадцать, квартира сто пять... Так? Федор Иванович, ваше слово...
Участковый, продолжая сидеть на подоконнике, неторопливо показал четыре пальца:
- Их, которые длинные-то, четверо было... Ну, Юрия Буровских я сразу в сторону! Когда ему иконы воровать, ежели он включился в соревнованье с завклубом насчет продавщицы Дуськи. Завклубом с Буровских с нее все лето глаз не сводят, за ней, как нитка за иголкой... Матроса Григорьева тоже долой! Он - баранаковский, Макара Григорьева сын, а у Макара отец и дед каторжники. Богохульники! Ни в бога, ни в черта... Прадед-то барину красного петуха пустил и в Сибирь - шасть!.. Сидорова? Его я и на замет не брал. Дурак, большой дурак. Остается кто? Мо-лоч-ков!
Художник Тупицын улыбнулся, изысканно поклонился участковому.
- Как я на вас, гражданин Тупицын, вышел? Во-первых сказать, кримпленом не спекулировали, во-вторых обрисовать, глаз у вас зоркий, как у утки, все примечает, одно слово - художник. В-третьих, в церкви ни разу не был... Вот! Я на вас на второй день вышел...
- За неверие и скепсис расплачиваюсь! - сказал Тупицын. - Много слышал о вас, Федор Иванович, но не поверил! Думал, гипербола, стремление деревни к легенде и метафоре... Сам виноват!
Отец Владимир стоял возле второго окна, отнеся далеко от глаз икону "Святой Георгий Победоносец", смотрел на нее, как на... икону. Тупицын смотрел тоже, и тоже как на икону. Он прощался взглядом с бесценным сокровищем.
- Мне, что ли... это... посмотреть, - сказал Анискин, спускаясь с подоконника. - Одним глазом, а?
- Посмотрим, посмотрим! - обрадовался Качушин.
Они долго-долго смотрели на Георгия Победоносца.
- Он! - сказал участковый. - Емелька Пугач! Ежели ретушер сделает бороду - во! Пустит на лоб волос, бровь вздымет - Емелька Пугач!
Отец Владимир изысканно улыбнулся.
- Не знаю, смею ли молвить, но... Федор Иванович, у Победоносца ваши глаза... Простите великодушно!
В тишине Анискин и Качушин вернулись на прежние места, сев, онемели. Через секунду-другую участковый обратился к отцу Владимиру с нежной и хитрой улыбкой:
- Вот чего я понять не могу, гражданин поп, так как это вот он, Тупицын, за один раз мог вынести двадцать три иконы? Это как так, гражданин поп и Тупицын?
- За три раза! - сказал Тупицын. - За три дня!
Отец Владимир заскучал, смутился.
- Как так, а, гражданин служитель культа?
- Сие происшествие имело место... Три дня, великодушно простите, пребывал в пункте, райцентром именуемом.
Анискин расплылся:
- С матушкой-попадьей гуляли!
- Гражданин Тупицын Егор Валентинович, - сказал Качушин, - по справке Московского уголовного, розыска иконами не торговал, не спекулировал...
Тупицын вскочил, крикнул:
- Я коллекционер - русский человек!
Анискин проговорил не глядя:
- Русский! Чуток нет... Русский человек такую красоту, как Георгий Победоносец, от народу прятать не будет... Вот берем Якова Власовича, директора нашей школы... Я ничего лишнего не говорю, Яков Власович?
- Хм!
- Яков Власович в деревне желает музей - я точно выразился? музей!.. Хочет музей открыть там, где в клубе это... фойе. Так я сказал, Яков Власович?
- Хм! Да, да!
- Оно и безопасней, - сказал Анискин. - В клубе теперь, как аккордеон уворовали, сторож в наличности... Разорился райотдел культуры!
Тупицын улыбнулся.
- Музей! Даже если музей откроете, директор школы, советую: не сообщайте больше никому в сорокастраничных письмах каталог собственной коллекции. Бросьте эти ваши щедрые сибирские замашки!
- Не все жулики! - разозлился Яков Власович.
Величественно шла к милицейскому дому прямая, помолодевшая лет на двадцать Валерьяновна. Черный кружевной платок, длиной почти до пят, черная сатиновая юбка миллионами складок вьется на ходу, на блузке громадная камея... За ней шли три старухи богомолки. Валерьяновна приняла из рук Качушина икону Иоанна Крестителя, далеко отнесла от дальнозорких глаз - смотрела долго, внимательно, профессионально.
- Не! Она! Не подменили!
Обернулась к Тупицыну, сверху посмотрела на него царственно.
- Ты, что ли, скрал?
- Я.
- Понимаешь толк! Умный... Сам рисуешь?
- Пишу!
- Продолжай, толк будет... Из тюрьмы выйдешь - продолжай. Захочешь Крестителя посмотреть, приходи, ежели не помру... Кормить буду! На пухову перину укладу... Это кода отсидишь! Ну!
- Хорошо! Простите, если можете!
- Бог простит! Анискин - не...
Повернулась к участковому, смерила его взглядом с ног до головы, усмехнулась:
- На Георгия не похож, на Петра-ключника смахиваешь... Тот все райски ворота стережет... Ладно! Пошла!
У порога обернулась, бросила, как милостыню:
- Одно плохо: я ведь письмо-то министру отослала!
- Но!
- Отослала, Анискин!
Он свихрился с подоконника:
- Давай в догон другое письмо, Валерьяновна, оправданье мне производи! Богом прошу!
- Подумаю! Пошла!