— Кого это уничтожают? — спросил он.
— Да вот Харитон говорит, будто немцы всех евреев расстреливают.
— Откуда у него такие сведения?
— В газетах пишут, — ответил Бирюк.
— А я такого мнения придерживаюсь: пока своими глазами не увижу, ничему и никому не поверю.
— Да как же вы увидите, — засмеялся Бирюк, — когда вас немцы сразу вздернут, если не убежите?
— А я и не думаю бежать, — сказал Зальцман. — От своего дома и шагу не сделаю. А газеты для того и существуют, чтобы страх сеять. Пропаганда! — пренебрежительно бросил он, взял из буфета пачку кофе и ушел на кухню.
Бирюк покачал головой.
— Вот какой у тебя хозяин. Жид, а смелый, черт.
— Хватит об этом. Ты лучше об Анке расскажи.
— А что о ней рассказывать? И на кой леший она тебе нужна? Нешто на ней свет клином сошелся?
— Может, и сошелся, — вздохнул Павел.
— Вздыхай, вздыхай, гляди и полегчает, — с едкой усмешкой проговорил Бирюк.
— Ты, однако, жестокий, Харитон…
— Лучше быть жестоким, чем тряпкой, — Бирюк сердито засопел.
Помолчали. Павел подсел к письменному столу, взял ручку и начал быстро писать. Потом вложил исписанный листок в конверт, написал Анкин и обратный адреса и протянул Бирюку.
— Передашь Анке. А на словах скажи ей, что у меня бронь, на фронт не возьмут. Хорошо зарабатываю. Какого ей рожна еще надобно?
— Письмо передам, — пообещал Бирюк.
— И поговори с ней… Слышь?
— А уговаривать не стану. Мне от ваших любовных дел тошно.
— Сделай это, прошу как друга.
— Вот пристал, аспид. Ладно, поговорю. Распишу тебя, как икону. Молиться будет. А коньяком угостишь?
— Спрашиваешь… Дюжину бутылок с собой в хутор повезешь.
— Много. Хватит и полдюжины, — смилостивился Бирюк.
Из кухни послышался голос Зальцмана:
— А ну, молодежь! Пожалуйте кофе пить!
— Идем, Моисей Аронович! — и Павел увел земляка на кухню.
Бирюк возвратился в хутор на второй день перед вечером. Он привез все необходимое для канцелярии сельсовета, чего не могла достать Анка в Белужьем.
— Да ты, Харитон, просто молодец! — похвалила она.
Бирюк смущенно пробормотал что-то и вынул из кармана конверт.
— Вот вам, Анна Софроновна…
— А это что?
— Письмо… от него. А на словах просил передать вам, что он забронированный и на фронт его не возьмут.
— От Павла, что ли?
— Ну да. И еще просил передать, что хорошую деньгу зашибает, живет богато.
— Послушай, Харитон… Ты знал, что письмо я читать не буду. Зачем же ты взял его?
— Да говорил я ему, аспиду, — загудел Бирюк, зло глядя из-под нахмуренных бровей, — что Анна Софроновна и чихнуть на тебя не пожелает, а он все свое долдонит — «передай да передай». Отвязаться от него не мог. Липучий, чертяка, ровно банный лист.
— Ты заходил к нему?
— Упаси бог… На улице невзначай встретил. Я таких друзей-товарищей сторонкой обхожу. А тут столкнулись. Да мы с ним, когда он в хутор приезжал, еще в тот раз, в моей хибаре сцепились. Ну, я его и брякнул чувствительно, аж кровать поломалась. Прощения вчерась пришлось просить.
— Где же ты ночевал?
— В Доме колхозника.
— Ладно. Дай-ка сюда, — Анка написала на лицевой стороне конверта «Адресат выбыл», вернула письмо Бирюку. — Опусти в почтовый ящик.
— Вот угораздило меня повстречаться с этим аспидом забронированным, — проворчал Бирюк.
Но прежде чем отправить обратно Павлу письмо, он вскрыл конверт и вложил в него записку:
«Говорят, паны дерутся, а у мужиков чубы трясутся. Вы любовь крутите, а у меня поджилки дрожат от страха. Она, сука злая, и слышать о тебе не желает, и письма твоего не читала, швырнула мне в морду. Хорошо, что еще не поколотила или с работы не прогнала. Помни, что снес я эту обиду ради нашей дружбы.
Харитон».
С фронта приходили тревожные вести. Красная Армия отходила на восток.
Уже была оставлена Молдавия, и советские батальоны, полки и дивизии, истекая кровью, бились в степях Украины, стояли насмерть под Одессой. По радио сообщали, что и по всей Белоруссии шли ожесточенные бои. Но и там, в лесных чащобах, где только вчера прошел противник, сегодня уже действовали мелкие неуловимые отряды народных мстителей. Партизаны нарушали коммуникации, взрывали мосты, пускали под откос вражеские воинские эшелоны.
Огненный шквал войны уже вскипал у Днепра, приближался к Азовскому побережью. Но это не могло остановить или замедлить ход напряженных работ бронзокосцев. Днем и ночью выходили они в море и возвращались с доверху наполненными рыбой трюмами.