— Хайль Гитлер!
Павел тоже поднял руку, в волнении прохрипел:
— Хай Гитлер!
От взгляда полковника у Павла запершило в горле. Взгляд был тяжелый. Оловянные, казавшиеся безжизненными глаза были неподвижны. Он слегка приподнял руку, поманил к себе Павла. И когда Павел, неслышно ступая по мягкому ковру, приблизился к столу, полковник вперил в него неподвижный взгляд. Потом открыл ящик с сигарами, пододвинул его на край стола и, улыбаясь, мягко проговорил на ломаном русском языке:
— Кури, бравый атаман…
У Павла на лбу выступил холодный пот.
Анка и Валя беспробудно проспали весь день. Пушки отгремели еще утром, шум боя откатывался на восток, и в хуторе воцарилась тишина. Но никто из бронзокосцев не показывался на улице, все сидели в куренях при закрытых ставнях. Пока Анка спала, Акимовна два раза сходила в ее избу и перенесла к себе Анкино пальто, платья, обувь, постель, детскую одежду. Из предосторожности Акимовна пробиралась задворками, чтобы ни с кем не встретиться. В третий раз отправилась уже улицей, постучалась к соседке Евгенушки. Та боязливо выглянула в приоткрытую дверь:
— Ты, Акимовна?..
— Я.
— Чего тебе?
— У Евгенки дверь настежь, а вещи-то почти все тута остались. Ты бы перекинула их к себе. А то ить придут нехристи — расхапают.
— Да что ты, Акимовна! А ежели кто увидит, будет потом говорить, что я грабила.
— Кто там увидит, на улицах одни мертвяки да танки немецкие дохлые. Идем, помогу…
Вернувшись домой, Акимовна села на стул, долго смотрела на спящих Анку и Валю и вдруг залилась неутешными слезами. Она плакала беззвучно, чтобы не разбудить мать и дочку, прикрывая лицо головным платком… Муж и единственный сын Акимовны, как и все в хуторе, были рыбаками. И тот и другой погибли в море. Она стойко перенесла постигшее ее несчастье. А вот глядя на чужое тяжкое горе, не могла сдержать слез.
«Где-то вы теперь, мои родимые? — вспомнила она Кавуна, Васильева, Кострюкова, деда Панюхая, Евгенушку — всех хуторских. — Благополучно ли доплыли вы до другого берега?.. А что ждет впереди тебя, Аннушка, голубонька моя?.. И откуда взялись эти нечестивцы на нашу голову, будь они богом прокляты!..»
Вволю наплакавшись, Акимовна утерла глаза и отправилась в кладовку. Взяла яиц, подсолнечного масла, рису, помидоров, муки, картошки и принялась хлопотать у печи летней кухоньки.
Солнце клонилось за пригорок. Угасал жаркий день. А в хуторе стояла все та же гнетущая тишина. На улицах — ни души. И на притихшем, величаво-спокойном море ни дымка парохода, ни моторки, ни единого паруса. Все точно вымерло вокруг.
Первой проснулась Валя. Она провела рукой по лицу матери, тихо позвала:
— Мама…
Анка открыла глаза. На чистом стекле окна вспыхнул последний луч солнца и мгновенно померк. Но в комнате было еще светло.
— Ма-а…
— Что, Валюшенька? — она приподнялась и, сидя в постели, обняла дочку.
— Я хочу есть.
— Маленькая моя, проголодалась? Ты уже не заикаешься? Это у тебя от испуга случилось. А вот выспалась, успокоилась, и все прошло.
— Есть хочу…
— Кушанье готово, вставайте, — у двери стояла улыбающаяся Акимовна.
Анка окинула комнату взглядом:
— Мои вещи тут? Как они попали к вам, Акимовна? Курень-то был на замке. Сама вчера видела.
— Твой отец мне ключ оставил.
— А-а-а… Ну, спасибо, родная.
— Покушайте, тогда и скажете спасибо. Вставайте.
Когда Анка и Валя умылись, на столе уже пузырилась в сковородке яичница, а в тарелках дымился паром рисовый суп. Акимовна подвела Валю к столу, поцеловала ее в голову, посадила к себе на колени.
— Яишенки откушай, деточка, а потом супу. Ну-ка, подкрепись.
Анка за ужином рассказала, как бомбили полевой стан и как они с Валей добирались до хутора. Акимовна сокрушенно качала головой.
— Звери, звери трижды проклятые.
— Хуже зверей.
— А тебя и дочку на хуторе за упокойников считают. Как плакал Кузьмич, как убивался, бедняга. Дарья Васильевна сказала, что вас бомбой…
— Она жива? — вскинулась Анка.
— Жива. С нашими уплыла.
— А Таня Зотова?
— Не знаю. Сказывала Дарья, что жена Душина убита. Полголовы осколком ей снесло…
Анка вздрогнула, положила ложку.
— Ешь, ешь, не обременяй себя думой черной.
«Значит, и меня считают погибшей?.. Пускай. А я скроюсь, и меня не будут разыскивать…» — и сказала вслух: