— Позавчерась схоронил… А плакать не будем. Пущай в нас злость дюжее закипает. Скорей и концы ему будут… Ну, рыбаки, — обратился он к своим, — ведите гостей по домам. Людям отдых надобен.
Кумураевцы и бронзокосцы стали расходиться по хатам.
— А кто туточки голова колгоспу? — спросил Кондогура Кавун.
— Пока я. С тридцатого года, с самого начала.
— Значит, такое дело… к тому берегу нам пока не можно возвернуться. Отож будем ходить в море вместе.
— И ваши рыбаки на каждом судне будут чувствовать себя среди своих друзей, — сказал Кострюков.
— Ясно? — пожал Васильев жесткую, шероховатую от мозолей руку Кондогура. — Вот и план летней путины общими усилиями вытянем.
Растроганный Кондогур только кивал головой и с благодарностью смотрел на бронзокосцев.
Все побережье от Геническа и Бирючьего острова до Таганрога освещалось ракетами. Немецкий гарнизон, расположившийся в хуторе Бронзовая Коса, тоже не дремал. Солдаты сидели в окопчиках с навесами и время от времени запускали в темное небо ракеты, вглядываясь в чернеющие прибрежные воды.
— Бояться, вояки, наших, — поговаривали хуторяне. — А то, гляди, подплывут в темноте, высадятся на берег — несдобровать тогда немчуре.
Зато днем отсыпался весь гарнизон. Достаточно было одного наблюдателя — с высокого берега море просматривалось до самого горизонта.
Ночь была тихой. Не слышалось ни малейшего шороха, ни всплеска. А с утра разгулялся ветер, море вспенилось, зашумело, покрылось белыми гребешками. Волны гулко били в обрывистый берег, накатывались на песчаную косу, будто норовили перемахнуть через нее и взбудоражить вечно спокойные воды залива.
Бирюк сидел в своей избе и смотрел в мутноватое оконце на море, мозг его неотступно сверлила черная дума.
«Доносчик… Пашку, значит, в атаманы, а меня наушником… Где же справедливость?.. О таком ли деле мечтал я? Нет, надобно Пашку переплюнуть… Приедет немчура — потолкую с ним. Пашка дурак. До моей башки ему далеко…»
Во двор вошли два полицая. Бирюк отшатнулся от оконца. Не стучась, те двое распахнули дверь, осмотрелись.
— Егоров?
— Я, — поднялся Бирюк.
— Айда в правление, к атаману.
Увидев прихрамывающего Бирюка в сопровождении полицаев, в куренях зашептали:
— Повели…
— Арестовали…
— Досиделся…
— Эх, дурень…
В кабинете остались вдвоем, с глазу на глаз. Полицаи ждали в приемной.
— Что же ты?.. — сердито покосился на Бирюка Павел.
— Досказывай, — угрюмо прогудел Бирюк. — Нам незачем в жмурки играть.
— Потише, разгуделся, — Павел понизил голос. — Где же она?
— У старой щуки спроси, у Акимовны. Я своими глазами видел, как она туда шла. И дочку на руках несла.
— Спрашивал.
— Ну?
— Говорит, в поле погибла, под бомбежкой.
— Брешет. Спрятала она Анку. Обыскать надо.
— Обыскивали.
— Весь хутор обшарить…
— Обшарили. Сидишь, как настоящий бирюк, в своей берлоге и ничего не знаешь. Лейтенант со своими солдатами и моими полицаями все курени, кроме твоей хибары, все сараи и погреба вверх дном перевернули.
— Почему ж у меня не обыскивали? Еще, чего доброго, под подозрение попаду, — забеспокоился Бирюк.
— А где у тебя искать? Ни сарая, ни погреба, ни чердака, ни закутка. Хоромы твои, как голый пуп, все на виду. Я, конечно, тебе верю. Но где же она?
— Да! — вспомнил Бирюк. — На хуторе говорили, что Танька Зотова тоже была бомбой пришиблена насмерть, а она-то живехонька. Вместе с Анкой работала в колхозе. Поприжми-ка ее, может, она знает?
— Ладно.
— И еще забыл сказать тебе: эта старая хрычовка Акимовна последние дни ночами сторожила мастерские МРС.
— Ну и что же?
— С берданкой. Панюхай учил ее стрелять. Вот тебе и зацепочка: где оружие? Почему, мол, не сдала властям?
— Это мысль дельная… — задумчиво произнес Павел. — А как по-твоему, где может скрываться Анка?
— На хуторе ее, говоришь, нет?
— Нету.
— В Белужье она не сунется, далеко. Значит, или в «Октябре» или в «Красном партизане». «Октябрь» ближе, не иначе как туда подалась.
— Вот черт. Не может же она сразу в нескольких местах быть, — сказал Павел, ероша пальцами волосы.
— Ничего, я разнюхаю это дело.
— У тебя и верно нюх собачий.
— Договорись со старостой «Красного партизана» и ночью свези меня к нему. Ежели ее там не окажется, в «Октябрь» перебросишь.
— Хорошо. Только ты начисто забудь этих «Красных партизанов», «Октябрей», а то немцы живо на перекладину вздернут.