Сознавая безвыходность своего положения, Анка молча встала, взяла за руку дочку, испуганно смотревшую на непрошенных гостей, и направилась к двери.
Хозяйка сидела на своем месте не шевелясь, словно прикованная. По ее окаменевшему лицу бежали слезы. Наконец она поняла, что свершилось большое, ничем не поправимое горе. И когда за дверью затихли шаги Анки и Павла, а потом донесся удалявшийся по улице гулкий топот конских копыт, она положила на стол руки и уронила на них голову, содрогаясь всем телом.
— Какое же наказание, хозяюшка, придумать тебе? — тихо, с угрозой, спросил староста. Потом грубо толкнул ее в спину. — Вставай! Идем с нами!..
Лошади весело бежали по накатанной дороге. Анка и Валя сидели спинами к полицаю и Павлу, лицом к морю. Ехали молча.
«Как же они могли узнать? — мучительно думала Анка. — В поселке никому не показывались, сидели взаперти. Купаться ходили в сумерки. Только сегодня недоглядели за Валей, и она выбежала на улицу. Но ее же здесь никто не знает. И как попал в Светличный этот негодяй в атаманском мундире?.. Эх, если бы не дочурка! Я бы ему горло перегрызла…»
А море, все такое же родное и ласковое, сверкало вдали. Оно манило и звало на свои широкие просторы, играя вольной перекатной волной. У Анки затуманились глаза, но она крепко стиснула зубы, решительно тряхнула головой:
«Нет! Он не увидит моих слез…»
В хутор въехали перед сумерками. Возле здания сельсовета кучер натянул вожжи, круто ссадил лошадей. Анка заметила, что на месте прежней вывески была другая. «Бронзокосское хуторское правление», — прочла она, и сердце ее сжалось от холодной колючей боли.
Немецкий офицер, проходивший мимо в сопровождении двух солдат, невольно загляделся на Анку, спросил:
— Где ты раздобыл такую птичку, атаман?
— Жена, — с ликующим видом ответил Павел.
— Врешь! — оборвала Анка, обжигая его гневным взглядом.
— Красивая. За такую в Германии дорого дали бы, — улыбнулся лейтенант, подмигнув Павлу, и направился к Дому культуры.
Стоявшие у входа в правление полицаи нагло ухмылялись. Павел подозвал их, приказал:
— Проводите ее в мой кабинет. Вот ключ. Я скоро вернусь.
— А Валя? — рванулась к дочери Анка, но ее удержали полицаи.
— Валю я домой отвезу. Не беспокойся. Она, кажется, дочь мне?
— Ты не отец ей…
— Разберемся.
Валя спрыгнула с пролетки, кинулась к матери, в страхе закричала:
— Мама! И я с тобой! Я боюсь этих дядей!
Павел подхватил ее, усадил на пролетку.
— Глупенькая, я твой отец. Мама говорит неправду. Сейчас мы домой поедем, я дам тебе шоколадку, — и толкнул кучера в спину: — Чего рот разинул, дурак? Гони скорее!
В воздухе, засвистел кнут, и лошади рванули с места легкую пролетку. Анка, вырываясь из рук полицаев, кричала:
— Звери! Не смеете! Я мать!..
— Не шуми, госпожа большевичка! Понапрасну шебуршишься. Скоро утихомирим.
— Плюю я на вас! Пустите меня, бандиты!
Полицаи волоком потащили ее к дверям. Выглядывавшие из-за каменных и плетеных изгородей женщины сдавленно вскрикивали, прижимая к глазам передники. А возле Дома культуры, оскалив зубы, громко ржали гитлеровские солдаты.
Павел отвез Валю к Акимовне, строго наказал:
— Присматривай за дочкой. Харчи полицай будет приносить. Головой отвечаешь за нее, — и умчался в правление.
Акимовна ввела девочку в курень, посадила ее к себе на колени, прижала к груди и беззвучно зарыдала…
Павел тихо вошел в кабинет, Анка сидела на диване с опущенной головой. Руки ее были в крови, волосы растрепаны. На подоконнике поблескивали в свете лампы мелкие осколки стекла. Возле дивана стоял полицай.
— Что случилось? — с деланным удивлением спросил Павел.
— Да вот, хотела в окно сигануть. Удирать вздумала…
— Выйди! — крикнул ему атаман.
Полицай вышел. Павел прошелся по кабинету, сел за стол и, качая головой, с укором проговорил:
— Ай-яй-яй… И не стыдно вам, Анна Софроновна, с полицаями драться? Окна бить?.. А помните, когда вы изволили вызвать меня в этот же кабинет, я вел себя тихо, спокойно, вежливо…
— Где Валя? — перебила его Анка.
— В надежных руках… Если не забыли, тогда вы меня выгнали из кабинета, опозорили… А я с вами, Анна Софроновна, по-хорошему…
— Перестань кривляться… мерзавец.
— Зря оскорбляете, Анна Софроновна, я понимаю, вы волнуетесь…
— А ты торжествуешь? Гадина. Недолго придется тебе ликовать.
— Прикуси язык, Анка. Твоя судьба в моих руках. Хочу — казню, хочу — помилую, женой атамана сделаю…