— Хороший порядок, — одобрительно сказал Кострюков. — Что может быть лучше доброй бани после холодной морской ванны, а?..
— Стоп! — крикнул Пронька мотористу.
Мотор заглох. «Буревестник» по инерции прошел еще немного и остановился, качаясь на волнах.
— Заякорить!..
Через несколько минут от всех судов отчалили байды, доставившие на берег рыбаков. Дарья, передавая мужу узел, сказала:
— Тут, Гришенька, и твое белье, и Кострюкова, и Лукича, и Кузьмича, и Пронькино, и дедушки Кондогура, и…
— Ладно, ладно, — перебил Васильев, — разберемся, Дашенька. Лишь бы бабушкино белье сюда не попало. Кого мы потом в него наряжать будем?
Все засмеялись. Кавун, разворачивая газетный пакет, допытывался у жены:
— А рушник е?
— Е, е! — отвечала жена.
— И мочалка е?
— Та невже ж без мочалы?
— А исподне е?
— Ну и дотошный ты мужик, ей-богу! Все есть, — вступилась Дарья, — идите мойтесь, а то баня остынет.
— В самом деле, поторопимся, братцы. Что за мытье в холодной бане! — и Кострюков зашагал в поселок. За ним поспешили остальные.
Парились там же, где и мылись. Над печью был вмазан опрокинутый вверх дном средней величины котел, обложенный осколками чугуна. Пылавшие в печи дрова нагревали воду в большом котле, одновременно накалялись докрасна опрокинутый котел и чугунные осколки. Холодная вода подавалась через желоб в огромную бочку, стоявшую у стены.
Первым вошел в мыльню дед Кондогур. Он зачерпнул полный ковш кипятку и плеснул на малиновое пузо опрокинутого котла. Мыльня мгновенно огласилась змеиным шипением, пар, схватываясь, устремился к потолку и, остывая, стекал по стенам вниз..
— Добре! — послышался басистый голос Кавуна.
Вошли Кострюков, Васильев, Пронька с отцом и другие рыбаки, а Кондогур все плескал и плескал кипяток на раскаленный чугун. Мыльня была просторной, вместительной, но в ней стоял такой густой пар, что не сразу отыщешь бочку с холодной водой и котел с кипятком. Панюхай вошел последним. Стоял невообразимый шум и гам. Рыбаки перебрасывались шутками, гремели тазами, плескались водой. То и дело раздавались взрывы смеха. Ничего не видя, Панюхай пробирался ощупью. Столкнувшись с кем-то, он предупреждающе крикнул:
— Ты, чебак не курица, гляди, струмент мне кипятком случаем не ошпарь.
— Го-го, деда! Уж не думаешь ли ты жениться?
— Непременно.
— Небось, и невеста есть на примете?
— А как же! Без невесты, чебак не курица, в таком деле рази обойдешься?
Раскатистый хохот оглушил Панюхая. Он зажал руками уши, подождал немного, потом отнял руки, но рыбаки все еще хохотали.
— Эй, дружок! Где ты? — гаркнул Панюхай.
— Тута! — откликнулся Кондогур с верхнего полка, нахлестывая себя по спине и груди дубовым веником, на котором уже не осталось ни одного листочка; во все стороны торчали одни голые прутья. — Полезай сюда.
Панюхай взобрался к Кондогуру, растянулся на полке вниз брюхом, попросил друга:
— Ты мне спину бы того… веничком. Уважь, дружок. Меж лопатками свербит.
— Это можно. Сейчас я живым манером.
И Кондогур принялся охаживать веником Панюхая. Вначале тот крепился, но под конец взвыл:
— Ой, полегче, дьявол! У меня, кажись, на спине кожа отлипла.
— Жени, жени его, дедушка Кондогур! — послышалось снизу. — Поддай ему пару! Притворяется он!
Панюхай, не переставая стонать, сползал вниз. В мыльне звенел веселый хохот рыбаков.
После бани Кондогур усердно потчевал Краснова и своего друга Панюхая крепким заварным чаем, однако сам почти не прикасался к чашке. Он беспрестанно попыхивал трубкой, сделанной ему Душиным взамен раздавленной. Трубка была глиняная, таких же внушительных, как и первая, размеров — с кулак. Краснов, кашляя, обеими руками отмахивался от дыма; наконец не выдержал, сказал:
— Да разве же это трубка? Настоящая паровозная топка.
— Он меня, Лукич, в копченого чебака обратил, — пожаловался Панюхай.
— Просто дышать нечем. Пойду-ка я на воздух. Спасибо за чай, — и Краснов удалился.
— Ты уж, Лукич, не прогневайся! — крикнул ему вслед Кондогур. — Не могу без трубки. Я без нее, что рыба без воды…
Но Михаил Лукич ушел от Кондогура не потому, что не выносил дыма. Он вспомнил, что у него в кармане лежит повестка на имя Проньки. Сына вызывали в райвоенкомат, а он, голова еловая, и забыл об этом. Дома Лукич не застал сына и отправился в клуб, где коротала свободное время молодежь.
Поселок, казалось, был погружен в глубокий сон. Кругом тишина и непроглядная темень. Нигде ни огонька. Лукич остановился возле клуба. Оттуда доносились оживленные голоса и веселый смех. Он заглянул в библиотеку. Читальный зал был полон. Здесь собрались и молодежь, и пожилые, даже шустрые школьники. Одни обменивали книги, другие читали газеты и журналы. Проньки здесь не оказалось. В фойе Лукич остановился. Через открытую дверь из зрительного зала доносились молодые веселые голоса: